Клуб маньяков

Быстрота, с которой он исчез со двора, поразила меня, и я пожалел, что не утроил гонорара за свою смерть.

Глава 9. Пора на тот свет. – Американец из Огайо и гангстер из Валентиновки. – Опять двадцать пять. – Стакан на ночь.

Вечером Вера взяла быка за рога.

«Да, вот, я такая, – сказала она, твердо глядя мне в глаза. – И у тебя нет никакого выбора. Пойдешь в милицию – тебя же и посадят. В психушку. Там подлечат электрошоком, и будешь потом по поселку с трясущейся головой и отсутствующим взглядом ходить. У Маргариты такие связи. А у Емельяна – деньги. И еще – начнешь неприятные мне телодвижения, что-нибудь сделаю с собой и Наташей. Тебе это надо?»

Что я мог на это ответить? Ничего... Сжался в комок, и начал пить. Каждый день.

Жаль, что я не алкоголик. Мне выпивка хороша к настроению или усталость снять, а с горя и скуки я пить не умею. Противно. Дерьмом безмозглым себя чувствую.

С тоски безмерной, беспрестанной, захотелось мне жизни себя лишить, и пошел я на Клязьму топиться.

Не получилось.

Уже утонул почти, как водяной в меня вселился и на берег вытащил. На следующий день опять пошел. Уже с кирпичами в холщовой сумке. Посидел на крутом бережку под липами, бутылочку хорошего вина опорожнил, выкурил пару сигарет, привязал сумку к поясу и пошел в воду.

...Опять не получилось. Сумка гнилой оказалась. Наверное, еще бабушка Веры с ней в сороковых годах на рынок за картошкой ходила, а они не выкинули, на чердаке спрятали... Наверняка чтобы надо мной посмеяться. А было над чем хохотнуть. Домой весь мокрый шел, мне бы, дураку, раздеться перед утоплением, тогда бы Вера не спрашивала, что это со мной случилось и куда это я упал.

Как только высох, пошел в сарай из обреза стреляться – второй-то патрон у меня оставался.

Он пшикнул только. Опять невезение. Рассвирепел, выпил бутылку портвейна и пошел в бандиты проситься. У них на рыночной площади командный пункт в задней комнате простецкого кафе, «Come In» называется. «Мерседесы» нагло блестящие вокруг стоят, «Лендкрузеры» и вольваки с всякими там «Ауди». Короче, выставка новейшей западной автомобильной техники, мимо нее не пройдешь.

Вошел в затемненный зал, руки в карманах, подсел в наглую к пахану – мне тесть на него несколько раз подбородком осторожненько показывал – подсел и начал горько плакаться. Мол, копейки получаю, сосиски покупаю только в целлофане и пью преимущественно всякую ненатуральную гадость и ко всему этому еще и жена маньячка. И попросил к себе взять хоть шестеркой, лишь бы поскорее убили.

Пахан посмотрел на меня строго – не надо, мол, паясничать в этом серьезном заведении – и стал про образование спрашивать. И получив ответ, огорчился, что нет никакого. Ни в Афгане я не был, ни в Чечне, и экономику с менеджментом не знаю в натуре, не говоря уже про ГААП и валютные операции.

Посидел, посидел пахан с горьким сожалением на меня глядючи, потом стакан коньяку армянского налил. Полный. И отправил восвояси, предварительно сотню баксов в нагрудный карман сунув. Хорошо, что на лоб не приклеил, интеллигентным оказался.

И пришлось мне домой идти. Настроение – вообще никуда. Иду, а в голове одна мысль-приговор: «Ничего у тебя не получается, даже руки на себя наложить».

По лесополосе шел. Вдоль железной дороги. Как только электричка загрохотала, осенило: «Что же ты, дурак, топишься и стреляешься рядом с двухпутной железкой?»

И пошел, пьяненький, на пути. Улегся поперек и заснул...

Проснулся ранним утром. Поезд проходящий разбудил. Живым и здоровым проснулся, если не считать небольшого окоченения, и естественно, жуткого похмельного синдрома. Проснулся, протер глаза, и понял, что на тупиковых путях лежу. Не везет, так не везет.

Что делать? Пошел домой. Вера встретила на крылечке и спрашивает:

– Ну что ты мучаешься? Ты же видишь, что у тебя ничего не получается – ни жить по-другому, ни умереть?

– Да, вот, не получается... – ответил я, разведя руками. – Ничего не получается. Простак я... И неудачник...

– А о чем это говорит?

– Судьба, значит, у меня такая... С тобой рядышком идти.

Короче, надломился я. А как не надломиться? Все надо мной смеются, все меня жалеют – и честные предприниматели, и бандиты, и друзья удачливые, и даже родственники.

В общем, надломился я, а все надломленные злые, как черти. И я злой стал как никогда. А злой как никогда – он наполовину маньяк. Они, Верины соучастники, то есть литературоведы, знают, что делать. Выдержали в дерьме, потом окучили, как картошку и втащили в свой круг, безвозвратно втащили.

...Время шло, и, знаете, я втянулся. Не захотел расставаться с дочерью. Да и к Вере привык.

Она такая лапушка. Кисонька. Львушечка. Такая любовь у нас открылась! Правду говорят, что истинная любовь – это когда не друг на друга смотришь, а в одну сторону... Заботиться обо мне стала, вещи хорошие покупать, а раньше ведь один ширпотреб носил. Выйдешь на рынок, или куда, а там все в точно таких же рубашках.