Клуб города N; Катамаран «Беглец»

…Я вглядывался в лица — сколь мало в них воистину людского. Коренастый мужик с посинелой рожей несет котелок, а другой пятерней облапил шею общипанной гусыни. Некий худощавый господин с мутными глазами, неестественно бледный, точно из мертвецкой, перебежал дорогу, за ним спешила кухарка с тыквенной кубышкой, перебирал клюкой отставной армеец. Люди ли они или ряженые андрогины, дьявольским чутьем ведомые к своим жертвам, к своим земным половинам?

Колокола тревожно и сбивчиво зазвонили с башенки собора, вторя моему смятению. Их перезвон настигал неумолимо, даже в трактире, куда я внесся с полоумным взором, трясясь и не находя среди склоненных спин свободного места для себя. Наконец уселся, попросил чарку водки и только после заметил напротив попа–расстригу в поношенной рясе, с крашеной шафраном бородой и цепью на шее. Склонясь над замусоленной крышкой стола, он бубнил пьяно и заученно: «Верую Господи и исповедую, яко ты еси воистину Христос, Сын Бога живога, пришедший в мир грешныя спасти… Молюсь убо тебе: помилуй мя и прости прегрешения мои вольная и невольная».

Я велел поднести батюшке водки, и тот, даже не глянув на меня, осенил себя крестным знамением и гнусавым баском, на манер приходского дьячка, протянул нараспев, поднеся лафитник к бороде: «Изыди, нечистая сила, и стань яко вода», — опрокинул стопку в зев рта, крякнул, осунулся, заводил головой, метя бородой по столу…

Нечистая сила в чарке, поднесенной от меня.

В следующую пятницу, когда я, вернувшись с занятий, прилег и уже готовился задремать, неожиданное и равно ужасное подозрение принудило меня вскочить с кровати. Я вдруг уверился, что оставил некую улику, след, приводящий ко мне и указующий на меня убийцу. Но скальпель был дочиста отмыт и покоился в футляре в медицинском саквояже. Что же бередило мое сознание? Спустился в дворницую, посветил лампой — стол, запыленная лежанка, скамья, паутина в простенке за печью, вязанка березовых веников. Я поспешно поднялся к себе и заперся. Нечего говорить, что сон не явился мне в ту ночь.

Поутру я предчувствовал приход Юлии. Она явилась в неожиданно броском убранстве — в костюме Анны Пейдж из «Виндзорских насмешниц».

— Что нового? Как поживает прекрасная мисс Анна Пейдж? — спросил я с наигранной бодростью словами драматурга.

Она ничего не ответила, сняла накидку, поправила складку платья синего атласа и мантильку, наброшенную на плечо, опустилась на стул — передо мной была прежняя загадочная молчаливая Юлия.

— Налейте мне чаю, — наконец прозвучал ее голос.

— Признаюсь, что хочу уехать из этого города — навсегда. Мне здесь жутко, — сказал я.

— Я поеду с вами, — произнесла она.

— Но куда? — выдавил я усмешку. — Кроме того, ты не можешь уехать со мной, потому что я — убийца.

— Вы не убивали, — вдруг сказала она.

— Вот уж в чем не может быть сомнений… Я хотел избавиться от жути, что довлела надо мной.

— Вы не убивали, — повторила Юлия с необъяснимой непреклонностью.

— Мне мерзко под этим небом, — твердил я.

Она встала, взяла меня за руку и повела. Я истерично смеялся, глядя, как мы спускаемся по лестнице, выходим во двор, минуем заснеженную пристань. Но мои ноги уже не чувствуют крепости речного льда, грудь, прикрытая полощущей на ветру легкой тканью, — пронизывающего холода, только ладонь улавливает слабое тепло ее ладони. Берег уже далеко внизу, как и башенка звонницы, и все вольней, радостней мне, уже ничто не тяготит, уже нет ни холода, ни тепла, ни света, ни тьмы. «Что вам желается увидеть?» — доносится до моего, еще живущего слуха, голос. — «Ничего, — заворожено шепчу я. Ничего… В бездне нет ничего».

То опускаемся, то поднимаемся. Горизонт бледнеет, вдруг насыщается смарагдовой волной — единственным напоминанием реальности о мире вокруг, и потому я с силой и ненавистью зажмуриваюсь, ибо только застивший очи мрак укажет верную дорогу, только мрак, призывно зовущий, неудержимо влекущий в спасительную бездань, где нет жизни, но есть будущее, где нет меня, но вечен мой угасающий отголосок.

Я пробудился, втянул ноздрями воздух, но не уловил запаха морфия. Какая–то склянка темнела на табурете. Я снял колпачок — фу! Меня аж передернуло — нашатырь! Затем я глянул на ладони — ничем не примечательные, в изломах и разводах трещин, могущие принадлежать другому человеку… Вот тому, к примеру, что сию минуту появится в дверях. Он впервые пришел днем, снял цилиндр, стянул с руки перчатку. Я глянул на него и сказал:

— Перед абсурдностью этого мира человек протягивает руку для единения и спасения другому человеку. Но человек ли вы, должно поначалу спросить?

Посланец в цилиндре выжидательно стоял в дверях. Из его оголенных пальцев сочилась кровь, пятная доски пола.

— Я жду вас, сударь, — размеренно и четко молвил он.

«Уж нет, я не пойду!» — решил я, но тотчас неведомая сила подняла меня с кровати, накинула на плечи полушубок. Я смиренно побрел уже знакомой дорогой.

— Расскажите о том мире, откуда вы вернулись… Или же вы только воображаете его? — начал я неуверенно.