Клоцвог

— Очень хорошо. Все-таки бывший родной человек. И Мишенька его любит. А жизнь неустроенная после тебя. Один как перст. И Гиля его любил, и Фанечка, пусть им хорошо лежится.

Она так умилительно посмотрела, что меня передернуло.

— Блюма, им-то лежится. И хорошо лежится, не сомневайся. А мне не лежится, не сидится. Ты давай оценки Фиме, кто кого любит-уважает и кто один как перст после кого. Поняла?

Блюма надула губы:

— Ой, Майечка, ты невыносимая. Я ж просто так. Без смысла. Сказала и сказала. Хочешь — езжай к Мирославу. Хочешь — не надо. Не мое дело.

— Твое, Блюмочка. Твое дело. Все твое дело: и Мирослав, и Мишенька, и Фима, и Фаня, и Гиля. Весь Остер твой. Моего тут ничего нету. И никогда не было. Как думаешь, так и говори. Не виляй.

Мое терпение кончилось без начала. Блюма ломала комедию, а я комедию не терплю.

— Ну ладно, Майечка. Я скажу. Ты думаешь, шо я ничего не понимаю. Правильно. У меня ни образования, ничего. Но я понимаю, шо ты решила все узелки поразвязывать одним махом. Нас с Фимой, думаешь, уже развязала. Теперь едешь к Мирославу развязывать веревку. Давай-давай. У тебя узлов — на сто лет. Мне Фаня много чего рассказала про тебя. Такая фамилия — Куценко — тебе знакомая? Мне очень даже знакомая. И лицо его мне знакомое. Шоб ты знала.

Блюма победно плюхнулась на табуретку. Выложила руки на стол. А бумажку из пальцев не выпустила.

Я заметила, что она втянула в дужки часиков новую белую резинку. И узлы надежные. Крепкие. Блюма поймала мой взгляд и выше закатала рукав кофты.

— Что, он сюда приезжал? При Мише?

— Нет. Без Миши. Миша уже в армию пошел. Но у меня язык за зубами. Я — могила.

— И что ты Куценко сказала, могила?

— Ну. Сказала, что Миша в армии.

— Хорошо, Блюмочка. Хорошо. А давно он был?

— Миша только-только ушел. Больше года. Как раз прошлой осенью. В ноябре.

— А как он тебя нашел?

— Нашел и нашел. Не объяснял.

— А Мишенька про Куценко знает?

— Что знает? — Блюма сделала вид, что не понимает.

— Сама знаешь, что знает. Не придуряйся.

— Я ничего про Куценко не знаю. Видела его в лицо. И тебе прямо говорю. За что видела, за то и говорю. Собралась в Киев — скатертью дорога. Из меня не вытянешь. Я — могила.

И ничего с ней не сделаешь. Умному человеку скажи — поймет и ответит. А она и не ответит, и не поймет.

Но дело не в этом.

Попрощались с Блюмой плохо. Она, видно, жалела, что наговорила лишнего. Но я только укрепилась, что надо ехать к Шуляку.

Снова отправилась на почту. С вещами.

Позвонила.

Мирослав сам взял трубку.

Я подала голос. Он сразу узнал меня. И это через столько лет! Сразу не посчитаешь. Да. Любовь есть любовь.

— Что-то с Мишей? — испугался, конечно.

— Нет. Миша в порядке. Примешь меня на пару дней? Просто как постороннюю. Или у тебя семья? — Вроде я не в курсе.

Телефонистка, когда соединяла, сказала, что Остер вызывает, так что я намекнула откровенно, что нахожусь в двух часах езды от Киева и могу скоро быть на такси. Средства позволяют.

Мирослав ответил коротко и ясно:

— Жду.

А дальше вот что. А дальше то, что Мирослав сильно постарел. А ведь он незначительно старше меня. Сухомятка сказывалась на лицо. Я заметила с сожалением, какой он был красивый, а за десять лет стал совсем пожилой. Мирослав отмахнулся, потому что весь его восторг сосредоточился на мне.

К сожалению, когда собиралась к Блюме, я оделась не наилучшим образом. Поезд есть поезд, и настроение тоже. Но Мирослав на одежду не обращал внимания, а смотрел и смотрел на мое лицо и фигуру:

— Майя, правильно мне мама говорила, что ты ведьма.

Он, конечно, смеялся, но мне стало обидно.

— А ты поверил? И потому завел шашни с медсестричкой. Чтобы она тебя средствами медицины отучила от меня.

Да. Мы оба шутили вслух. Но в душе не шутили. У каждого было свое расстройство по поводу прошлого. Ничего не исправишь. Тем более плюс истекшее время.

Я осмотрела квартиру. Хорошая, светлая. Две смежные комнаты. Неплохо за одну маленькую комнатку в коммуналке. Дела на работе у Мирослава шли все хуже, и теперь он находился на малооплачиваемой работе чуть ли не рядовым мастером. Где — я не вникала, а он не делился.

Почти сразу же перешли на Мишу.

Миша писал Мирославу регулярно. Мирослав принес письма в коробке из-под обуви. Коробка большая — недавно купил хорошие чехословацкие ботинки и переложил бумаги сюда. А то раньше навалом лежали в ящике стола на кухне. Мирослав говорил и радовался, что как раз к моему приезду получилось удобное и вместительное место для Мишенькиных писем.

Первым делом я поинтересовалась, о чем сообщает Миша. Как его настроение.

— Читать писем не буду, он писал не мне, не мне и читать. А у тебя, Мирослав, спрашиваю не отчет, а рассказ по мотивам.

— Настроение хорошее. Боевитое. Ждет отпуска. Обещает приехать.