Клоцвог

Дарина Дмитриевна уехала на Западную Украину преподавать в какое-то учебное заведение русский язык. Там ощущалась нехватка данной специальности. Дело у них шло к разводу. Виктор находился в угнетенном состоянии.

Мое материнское сердце беспрерывно думало о моем дорогом Мишеньке, и однажды в минуту слабости я сказала Виктору:

— У тебя есть сын Мишенька.

Он проявил заинтересованность, но по всему было заметно, что новость не взволновала его по-настоящему.

— Теперь поздно. Если бы ты мне сказала раньше. Я столько перестрадал. Нельзя портить мальчику жизнь — он имеет другого отца.

Несмотря на всю нежность, которую я проявляла к Виктору, он оставался безучастным. Между нами ничего не состоялось, потому что мы уже были не те. Однако Виктор постоянно помогал мне в учебе по поводу курсовых по всем предметам, не только по математике. Особенно хорошо ему удавалась история и другие гуманитарные предметы.

Дядя Лазарь и тетя Хася после развода с Фимой прекратили со мной всякое общение. Только моя мама отнеслась с пониманием, о чем и написала мне теплое письмо. Там же она сообщала о Мишеньке трогательные подробности и приглашала нас с Мирославом на лето в гости.

И правда, я не видела Мишеньку давно и очень соскучилась, к тому же пришло время познакомить Мирослава с моей родной семьей в полном составе, так как Мирослав стал заводить беседы со своей мамой насчет нашего съезда в одну квартиру большей площади. Я надеялась, что, увидев Мишеньку, Мирослав оставит неуместные планы и выступит с инициативой Мишенькиного переезда к нам. Потому что ясно же: или маленький ребенок, или неходящая старуха.

И вот мы в Остре — прибыли по маршруту Днепр — Десна на пароходе имени Крупской.

Я застала ужасающую картину. Мишенька в каких-то неприглядных обносках, острижен под машинку.

Я тут же спросила у мамы, почему ребенок запущен, но она ответила в духе непонимания: ребенок быстро растет и зачем покупать дорогое, а у соседей мальчик на год старше и от него перепадает хорошая одежда. В магазине купить сложно, да и денег не хватает. А что касается волос, тут прямая выгода в гигиене, потому что волосы у Мишеньки такие густые, что всегда во время расчесывания крик — спутываются даже самые короткие, до корней гребешком не доберешься. А так постоянно на виду все личико.

Да, волосы у Мишеньки в меня. Только у меня каштановые, а у Мишеньки почти русые с пепельным отливом. Как с рождения, так и на всю жизнь.

Конечно, лично я денег на Мишеньку не присылала, ведь я оправданно считала, что материальное положение у Гили и мамы удовлетворительное и ребенку обеспечить порядок можно. Оказалось, Гиля теперь по состоянию здоровья не ездит по селам, а трудится в сидячем положении в местной артели, а там доходы другие.

И все это шепотом, на скорую руку, чтобы не слышал Мирослав.

Но зато он услышал другое: Мишенька приучился звать мою маму «мамэле», а Гилю — «татэле». И к тому же между собой они все втроем перебрасывались словами на идише. Да, Остер есть Остер, и окружение значит много.

Мирослав хотел приласкать мальчика по головке, но Мишенька не понял жеста и заплакал.

Моя мама бросилась его утешать:

— Мойшеле, Мойшеле, не плачь! Дядя хороший. Дядя Мирослав тебя не обидит. — И смотрит на Мирослава как на постороннего знакомого, который забежал на минутку, а не приехал в гости к своей теще и своему, можно теперь сказать, сыну.

Мирослав не показал растерянности, наоборот, он быстро включился в обстановку:

— Я по-еврейски немножко знаю. Я ж родился возле завода Зайцева, на Подоле, там сплошь почти евреи. Мы в пещерах играли в Бейлиса. По старой памяти, так сказать. Иди ко мне, хлопчик, ты ж маленький, а я большой. Я с маленькими не ругаюсь.

И так приветливо улыбнулся, что Мишенька ему поверил и пошел на колени.

Ну, ладно, думаю, главное сейчас — контакт между мальчиком и Мирославом, а я как-нибудь присоединюсь потом.

Пообедали мирно.

Гиля с Мирославом нашли общую тему — кожевенные заготовки и новости в обувной технологии. Гиля, человек без образования, а задавал умные вопросы. Мирослав с радостью доходчиво отвечал. Тем более оба — фронтовики. Тут насчет воспоминаний и рассуждать нечего. Только останавливай.

Когда они с Мишенькой отправились гулять на Десну, мама рассказала мне следующее.

Месяца полтора назад явился Суркис. Трезвый. Пришел и уселся посреди комнаты с требованием сейчас же отдать ему сына.

Мишеньки, к счастью, дома не было — бегал с соседскими мальчиками на улице. Мама объяснила спокойно, что не имеет права распоряжаться ребенком. Что хоть Фима и отец, но есть же еще и мать. И начать надо с матери. И причем по-хорошему. Как-то успокоила Фиму, покормила, налила стаканчик настойки. Он разомлел и попросился вздремнуть.

Когда заснул, мама переправила Мишеньку к дальним знакомым на другом конце Остра, на ночь. А когда с работы пришел Гиля, с Суркисом пошел другой разговор.

Гиля напрямую пригрозил милицией и объяснил, что цацкаться не будет, а даст в морду, даже и насмерть. За Мишеньку ему не жалко и в тюрьму сесть.

Суркис весь вызверился: