Клошмерль

Источником последних была Онорина, сильно переменившаяся с годами. Удивительная вещь: как только кюре Поносс замкнулся в строгом целомудрии, Онорина перестала к нему относиться с прежним предупредительным почтением, и все вдруг заметили, что набожность её покинула. Молитвы теперь заменил жевательный табак, потребление которого доставляло ей большое удовольствие. В подвале кюре Поносса хранилось неоценимое богатство – старые бутылки с вином, подаренные благочестивыми горожанами. Вскоре Онорина начала прикладываться к этим бутылкам; она пила всё без разбора, а потом частенько тыкалась носом в тазы и миски. Она сделалась сварливой, вела хозяйство кое-как и в довершение ко всему стала скверно видеть. В кухне она вела сама с собой странные разговоры, в которых сквозила угроза, и кюре Поносс больше не осмеливался туда заходить. Сутаны его были в пятнах, бельё без пуговиц, брыжи плохо выглажены. Жил он в постоянном страхе. Если когда-то Онорина доставляла ему радости и служила верой и правдой, то теперь, на склоне лет, она причиняла ему одни огорчения. И теперь тонкий букет изысканного вина более чем когда-либо стал необходимым утешением для клошмерльского кюре.

Зато он обрёл другой род утешения с тех пор, как в 1917 году баронесса де Куртебиш окончательно поселилась в Клошмерле. Не реже двух раз в месяц он обедал в замке, за столом баронессы. Здесь его окружали вниманием, которое, впрочем, относилось не столько к нему самому, сколько к высокой идее, которую он представлял в этой глуши. («Он немного неотёсан», – говорила о нём баронесса де Куртебиш.) Но кюре Поносс в таких тонкостях не разбирался. Глубоко в сердце западали ему эти знаки внимания, оказанные, впрочем, весьма небрежно, так как в замке блюли дворянскую привычку ценить каждого по его рангу. Там, на склоне лет, когда наш кюре уже не ждал новых услад, он познал, что такое изысканная еда, поданная вышколенными лакеями, роскошь столового белья, хрусталь, серебро с фамильными гербами. Всё это приводило его в замешательство и в то же время восхищало. Таким образом, к пятидесяти пяти годам кюре Поносс познал прелести того общественного устройства, коему скромно служил своею проповедью христианского смирения, столь благоприятного для появления крупных состояний. В простодушном восторге размышлял он о том, как прекрасно оно, это хранимое Провидением устройство, если при нём могут столь пышно чествовать бедного деревенского кюре, взыскующего добродетели по мере слабых сил своих.

Только обедая в замке, он впервые понял, какие блага ждут праведников на небесах. Будучи не способен представить себе вечное блаженство без вещественных эквивалентов, заимствованных из земной жизни, он прежде смутно воображал, что пребывание в райских кущах будет наполнено бесконечным питьём вина Божоле и, поскольку грех в раю упразднён, законными утехами с прекрасными женщинами, оттенки кожи и объёмы которых можно будет менять по своему усмотрению. Единственный его опыт в этом роде – постылая связь с Онориной – пробудил в нём жажду перемен, игру воображения, стремление к дерзким экспериментам. Эти грехи дремали где-то в отдалённом уголке его сознания, куда он редко заглядывал. Если он хотел насладиться ими, то прибегал к одной уловке. Он говорил себе: «Предположим, что я на небе, и мне всё позволено». И небеса тотчас же наполнялись необыкновенно нежными округлостями, в которых можно было различать отдельные части тел самых привлекательных прихожанок. Созерцаемые сквозь лупу вечного воздержания, они казались увеличенными во сто крат силой волшебного миража. Обезопасив себя подобным образом, он наслаждался своими видениями, уже не думая о грехе. Они были столь пленительны, что погружали его в состояние некоего отвлечённого блаженства, которому он не находил никаких соответствий среди знакомых ему земных наслаждений. И поэтому, когда к шестидесяти годам возможности его требника подошли к концу, он стал потихоньку лелеять эти райские фантасмагории. Впрочем, Поносс не слишком злоупотреблял своими грёзами, ибо после них страдал от слабости и тягостного сознания того, сколь предосудительные стремления могут гнездиться в благочестивом мозгу.