Клошмерль

Эти слова снискали супругу Жюдит Туминьон несколько мгновений уважения. Воцарилась глубокая тишина. Крепкую же пульку отлил Туминьон! Да, пулька была крепенькой, и это порождало безрассудную, но непреодолимую надежду: а вдруг случится какая-нибудь заваруха… Всё-таки… Хоть один разочек… Разумеется, никто не верил этому хвастовству, но оно разжигало желание, извечно дремлющее в сердцах людей, – желание стать свидетелем всяческих потрясений, конечно, при условии, что пострадает кто-то другой. Вот как складывались события. Будущее было ещё неясным и, без сомнения, зависело от слов, которые должны будут последовать за этой паузой. Туминьон стоял, раздуваясь от гордости, наслаждаясь произведённым впечатлением. Он был опьянён властью над присутствующими и готов был на всё, чтобы сохранять этот эфемерный престиж. Но в равной степени он мог бы сесть на место и утихомириться, довольствуясь легко добытой славой, если бы никто не потребовал от него большего. Это была одна из тех минут нерешительности, которые определяют судьбу.

Великая надежда была на грани угасания, от неё уже готовы были отказаться. К несчастью, на этом сборище присутствовал коварный Жюль Ларудель, субъект с землистой кожей, с измученным, изборождённым лицом и кривой усмешкой, один из тех людей, которые делают вид, будто рассуждают мирно и здраво и желают удержать собеседника от необдуманных поступков, а на самом деле играют на человеческом честолюбии и толкают людей на крайности. Его ехидный голосок едким уксусом пролился на уязвленное самолюбие Франсуа Туминьона.

– Ты всё мелешь, мелешь, Франсуа, несёшь всякую околесицу, а сам ведь ничего не сделаешь. Ты хвастун – только и всего. Было бы лучше, если б ты заткнул глотку самому себе.

– Я ничего не сделаю?

– Ты просто смешон! Ведь ты же молодец только на словах, да и то издалека. А когда нужно поговорить с кем следует в открытую да напрямки, ты умеешь помалкивать, как и все остальные. У себя в церкви Поносс может говорить всё что вздумается, ему нечего беспокоиться, что ты ему помешаешь.

– Ты думаешь, я испугался твоего Поносса?

– Он тебя ещё заставит пить святую водицу из церковной чаши, мой бедный Франсуа. А когда наступит час сыграть в ящик, ты ещё пошлёшь за Поноссом и его молитвами. Чем нести всякую галиматью, лучше бы пошёл проспался. Я уже не говорю про то, что Жюдит задаст тебе жару, если заметит, в каком виде ты отсюда выходишь.

Расчёт был верен. Подобные речи производят на хвастунов самое прискорбное действие. Франсуа Туминьон схватил винную бутылку за горлышко и обрушил её на стол с такой силой, что подпрыгнули стаканы.

– Тысяча чертей! – вскричал он. – Хочешь пари, что я отсюда пойду прямёхонько в церковь?

– Мне жаль тебя, Франсуа, – ответил подстрекатель с притворным сочувствием. – Говорят тебе, пойди проспись.

Это прозвучало новым вызовом обостренному самолюбию пьянчуги. Туминьон снова хлопнул бутылкой по столу. Теперь он окончательно вышел из себя.

– Хочешь пари, что я немедля пойду и скажу обо всём Поноссу прямо в лицо?

– О чём это ты ему скажешь?

– Да что мне на него начхать!

Но Жюль Ларудель лишь презрительно промолчал в ответ. Своё молчание опасный интриган сопроводил скорбной улыбкой. При этом он очень заметно подмигнул, как бы призывая добрых людей убедиться в бредовых намерениях одержимого.

Его оскорбительная мимика довела ярость Туминьона до предела.

– Сто чертей вам в душу! – проревел он. – Что ж, по-вашему, я не мужчина и в штанах у меня пусто? Эта вонючка осмеливается утверждать, что я не пойду! Посмотрим, как я не пойду! Посмотрим, как я побоюсь говорить с Поноссом! Эй вы, задомордая команда! Так вы говорите, что я не пойду? Прямиком отсюда я и пойду в церковь! Прямиком отсюда я пойду и скажу этому попу всё, что думаю! Так что, пошли вместе?

Они пошли все: Артюр Торбайон, Жюль Ларудель, Бенуа Плокен, Филибен Добар, Дельфин Лагаш, Оноре Бродекен, Топен Машавуан, Ребулад, Пуапанель и другие – человек двадцать, а то и больше.

10 СКАНДАЛ РАЗРАЖАЕТСЯ

Кюре Поносс снял своё облачение и остался в сутане с кружевной накидкой, он поднялся, превозмогая усилия и тяжело ступая, на церковную кафедру. Первым долгом он возгласил:

– Помолимся, братья мои!

Сначала были прочтены молитвы о мёртвых и о благодетелях прихода. Особо помолились о клошмерлянах, почивших во время знаменитой чумы 1431 года. Это позволило Поноссу перевести дыхание. Когда молитвы были закончены, кюре Поносс зачитал церковные объявления на неделю и сообщил о предстоящих брачных союзах. Наконец, он прочёл отрывок из Евангелия, который должен был послужить темой для его назиданий. В этот день он собирался произнести особую проповедь, долженствующую благотворно воздействовать на умы клошмерлян. Кюре Поносс чувствовал себя не совсем уверенно. Он прочитал следующее: