Клон-кадр

Когда все мои соседи по разбалансированному коленвалу вышли из автомастерской — почти новыми, только старыми (зато готовыми к очередным километрам вращения в строго заданном направлении), — я долго думал и сделал то же самое. Я оперативно женился (по любви, подоспевшей как нельзя кстати) и спешно сделал минимально достаточную карьеру редактора периодического издания неформального толка. Моя жена была милой и доброй девушкой, мечтой поэта или топ-менеджера крупного производителя безалкогольных напитков. Она вкусно готовила, любила меня до беспамятства и мечтала о детях и тихом старении в шалашном раю (в роли которого выступала двухкомнатная квартира в Ясенево, оставленная ей в наследство пращурами по отцовской линии).

Я любил ее настолько, насколько позволял мне здоровый, мужской и (к тому времени) уже достаточно повидавший организм. Я был готов скорее отгрызть себе правую руку, чем сделать ей больно, честное слово. Проблема заключалась лишь в том, что каждое мгновение, каждую из двадцати шести тысячи двухсот восьмидесяти минут нашей совместной жизни мне было невыносимо скучно.

В этом не было вины моей жены. В этом была только моя вина — моя и наркотика, на котором я плотно сидел всю свою предсемейную биографию. Наркотика под названием Real.

Того, распробовав вкус которого вы уже вряд ли сможете коротать жизнь у телевизора вдвоем с любимой (пусть хоть трижды любимой) женщиной. А если и сможете — то каждую из оставшихся вам минут будете вспоминать То, Что Было До. Как благополучно слезшие выпускники клиники Маршака всегда вспоминают героин. Что вы станете делать с этими воспоминаниями, в какую метафизическую задницу их засунете — ваше личное дело, но они не дадут вам спать. Они гаденькими аспидами будут вползать в ваши извилины, как при встрече со старыми друзьями.

Люди считают опасными только наркотики, но самое опасное — знание, в то время как наркотики (да и то не все) дают всего лишь иллюзию знания. А самое опасное из знаний — знание о Настоящем. Истина, которая не для нормальных легких. Не каббала и не вечные трипы всяких оккультных психов. Не экскурсия в ад, предпринимаемая глупыми тинейджерами по накурке в общагах на улицах Шверников.

Все дело в том, что если вам один раз (но по-настоящему) сорвало голову — я имею в виду, реально сорвало, а не так, как приятно думать прыщавым пионерам, ушедшим в свой первый запой и клянущимся всем вокруг в своей ненависти к системе, — вас уже вряд ли когда-нибудь пробьет на простые человеческие радости. Если уж я вспомнил о том своем бэд-трипе: вы тоже теперь дышите воздухом, который не для нормальных легких. К предельной истине и прочим пубертатным навязкам это никакого отношения не имеет, но само определение здесь как нельзя кстати. Таких людей со снесенной психикой принято считать инфантами терриблями, монстрами и вырожденцами (типа, они неспособны любить, их не вставляет от основного предписания всех пророков основных мировых религий — плодиться и размножаться), но на самом деле у них просто другая система ценностей. Что вовсе не подразумевает их неспособность любить.

Просто любовь не всегда оказывается тем, что вы привыкли о ней думать. Она вовсе не обязательно сопряжена с не очень охотным, но (в силу возраста) необходимым оседанием в четырех стенах из-за навязчивой боязни одиночества.

Еще о любви. «Аll U need is Love», — пела самая главная мальчуковая группа всех времен и народов в эпоху, когда ее члены только-только поменяли двубортные пиджачки на псевдохипповские камзолы и начали отращивать патлы вместо стрижек под горшок. «Любовь убивает», — пела во время моих шестидесятых малоизвестная московская панк-группа «Пурген». Правы и те, и другие. Моя любовь меня — убивала. Била ломиком по голове и ковырялась в мозгах — целенаправленно и методично, ровно три года (что составляет, если напрячь внутренний калькулятор, двадцать шесть тысяч двести восемьдесят минут). Заставляла предавать. Сначала, как водится, друзей (они, правда, платили тем же), потом себя, а в конечном итоге вообще весь мир. Я ничего не мог поделать с этим постепенным и долгоиграюще-изнурительным схождением в могилу. Так же, как и вы, только осознавая присутствие этого процесса. К своему несчастью — осознавая.

Когда я был уже полутрупом, потерянной окоченевшей тушей со следами давно начавшегося разложения, в нашей семейной жизни появился Ролан Факинберг.

* * *

С каждым шагом панорама Манежной площади, наполовину скрытая останками самого Манежа, разворачивалась перед нами все основательнее: две третьих, три четвертых, четыре пятых, пять шестых. И так далее, прогрессия стремится к единому целому.

Ни намека на грандиозное шоу Ролана Факинберга. Сей факт тоже открывался нам — поэтапно, вслед за панорамой.