Клон

Я встаю на табурет и открываю антресольный ящик. За стопкой старых газет и пустыми банками находится алюминиевая кружка. Даже не эмалированная. Я достаю ее, возвращаюсь на кухонную твердь. Кружка во вмятинах. Она видала виды. Но это все потом и не о ней. Она лишь свидетель, случайный и молчаливый. На дне надпись. Постороннему человеку эти три слова не скажут ничего, но мне они разрывают сердце. И кружка жжет пальцы, когда я возвращаюсь с ней в комнату.

«Если летают рои, предаваясь без толку играм, соты свои позабыв, покои прохладные бросив, их неустойчивый дух отврати от забав бесполезных».

Женщина не проснулась, когда я бесшумно оделся и покинул жилище. Были причины для такого крепкого и здорового сна.

Лифт еще не работает, и потому я спускаюсь со своего поднебесного этажа не спеша, как делаю все в это утро.

Я иду посреди улицы. Город пуст. Что это за город? Несмотря на ранний час, можно попасть под проверку документов и даже не одну. И почему несмотря? Этот час во все времена и у всех народов облюбован для корысти. Час вора. Можно красть добро и деньги, а можно и жизни. Когда так сладко спится, даже ангелы-хранители дают маху. А это самое надежное прикрытие.

Этот свет приходит неспроста и не к каждому. Я ждал его со смятением и грустью. Это значит, что, вернувшись домой, я осознаю, что это уже не мой дом. И нет возврата в тот, что был твоим первым домом.

Старик готовит жижиг-галнаш

Славка Старков — Старик — понял, что никогда больше не сможет есть пельмени. Его начинало тошнить уже при виде пакетов с «Губернаторскими», «Настоящими», «Уездными» и «Богатырскими». Но пельмени — это вечером. Утром — сосиски, Сосисок можно было вообще брать от пуза, только вчера он просто выпил чаю с хлебом-черняшкой. Роптать грех. Общежитие прикармливалось за счет какого-то кривого бартера. Комендант плохого им не желал, а они в его дела не лезли. Приходили фуры, уходили фуры. А что в тех ящиках и упаковках — не их дело. Холодильник большой, промышленный, забит доверху пельменями и сосисками. А торчать ему тут еще с месяц. Это он так думал.

Общежитие это — фильтр. Сюда отправляют мужиков бесхозных, не спившихся, крепких и с головой. Люди здесь со всех концов бывшей империи. Всякие люди, а значит, и интересы могут быть разнообразные. Мужикам этим и работа находится, и деньги на индивидуальные счета капают, и карманные выдают в разумных пределах. Славка людей просеивает методично, держа в голове ориентировки, ждет того самого, единственного.

Легенда у него такая: жил в Клайпеде, работал в порту, пришли братаускасы, не поладил, работы не было, за квартиру платить нечем, стали вызывать на собеседования, приставы зачастили, стало тошно, поехал в Россию отдохнуть неделю-другую у знакомых в Питере, назад не впустили… Жены нет, дети, возможно, по городам и весям прыгают, а Клайпеду он знал прилично, жил там раньше. Чтобы не оплошать с названиями улиц и реалиями, выезжал в командировку, слонялся по городу, сидел в пивнушках, вокруг своего бывшего дома исходил все закоулки.

Но никаких «цеппелинов», от которых сам тащился в свое время, не смог бы и на дух принять, даже пьяный. Пить, кстати, ему приходилось здесь регулярно. Иначе был бы белой вороной, да и информацию получить от нетрезвого отчаявшегося «объекта» можно играючи. Кое-что интересное за прошлый месяц промелькнуло. Кое-что, но не более. Торчать здесь слишком долго нельзя. Может задуматься хозяин общежития. Смена не скоро. И здесь Старик совершил ошибку. Устал просто. Это как даже в самую бессонную ночь засыпаешь на миг, перед рассветом. И можешь не проснуться.

Ему захотелось нормальной еды. В столовой поселковой, которая и не по карману контингенту, опять пельмени и сосиски, ну, котлетки с макаронами, чай, кофе тошнотный и пирожные. Водка в розлив и пиво. Но все это можно и в комнате. Деньги у него зашиты в пояске под трусами, на случай форс-мажора. Вынул триста рублей и отправился на рыночек. Там можно было купить баранину.

Торгашей этих прокачали давно, обычные барыги, приторговывают немного дурцой, из оружия — ПМ со спиленным номером. Мясо украдено в Пскове с холодильника, остальное все чисто. Татары.

— Аллах акбар! — весело прокричал Старик.

— Гусь свинье не товарищ, — ответил продавец хмуро.

— Да ладно тебе, ты же торгуешь, дома не взрываешь, не взрываешь ведь?

— Иди ты на…

— Да не обижайся. Я мясо купить хочу.

— Врешь ты все.

— Вот честное православное, не вру.

Мужик совсем погрустнел, стал на небо смотреть.

— Ладно, — сказал Старик миролюбиво и спокойно, — почем?

— Ты все равно не купишь.

— Почем?

— По сорок.

— По тридцать пять возьму три кило. Мне вот ребрышки. И ножку. Ножка на полтора и полтора ребрышек.

— Возьми бок.

— Не… Весы-то кривые? Гири подпилены?

— Язык себе подпили, — совсем расстроился татарин.

Еще Славка купил чеснока, петрушки зачуханной, морковки. Морковь — это уже самодеятельность. Не нужно было ее класть, но он любил.