Клон

Бэтээр ушел, а нас осталось четверо и еще один офицер. Я говорю: «Давай сейчас попробуем к нашим прорваться». А группа уже ушла вперед. Они нас все время так растягивали. А тот запал на то, что нам бэтээры еще обещали и они вот-вот придут. Приказ у него такой был. Я говорю: «Да нас сейчас всех перевалят, а у меня один патрон в магазине». А он все про подкрепление. И пошли мы с Федькой вдвоем.

Я по радиостанции запрашивал, где находятся группы, которые ушли вперед. Приблизительно так сказали: «Где дом горел, газопровод», а от этого факела все в округе полыхало, так вот метрах в пятидесяти группа и находилась. Я прикинул, сколько до них бежать, и все это под снайперами — это крах! Но мы двинулись вперед, а Федька был уже как механизм какой-то. Он и в армии-то никогда не служил, а тут все делал как в учебнике и даже лучше. Он бы сейчас и стрельбу по-македонски показал, если бы приказали. Читал «В августе сорок четвертого»? Я раз двадцать прочел и еще буду.

Снайперы били с чердаков. И так били, что я решил, что это нас кто-то прикрывает. Я по радиостанции доложил, что обложили нас напрочь, кинул пару гранат, и мы побежали. И пронесло. Добрались до наших. Потом еще группу встретили. Два офицера, один из бригады, один наш, из ОМОНа, раненный в горло радист. Мы его перевязали. Он смотрел на меня и умирал. Ему всего лет восемнадцать было. Сняли мы с него радиостанцию… бэтээр к нам подошел. И тут по нам попадают из гранатомета. Совсем рядом разрыв. Я ползаю, уже ничего не соображаю толком. Автомат свой еле нашел…

Тело того парня отправили на бэтээре, а Федька живой и невредимый. Только рожки успевает пристегивать и мочит в белый свет как в копеечку. Я ему про то, чтобы патроны беречь, а он головой кивает, но как бы не в себе. Тут передают, что мы попали в окружение, и я решил пробиваться…

Мы во дворе находились дома какого-то. Ну, выбежали со двора, стали нас прикладывать из пулемета. Мы залегли, и пошла полноценная перестрелка. Командира нашего убили. То есть уже и не понять было, кто командир, но так всегда бывает. Мы хотели командира с собой забрать, в этот момент Макса ранили. «Дряни», ну промедола то есть, уже не было и бинтов тоже. Я запрашиваю ситуацию, а мне говорят: держитесь. Тут я и понял, что нам кердык.

Вижу, двое вылезают в военной форме, говорят: «Брат, как ты, жив?» Я говорю, что у нас раненый и убитый, а они спрашивают: «А где ваши-то все?» И тут я акцент определил. Не надо было им спрашивать. Говорят: «Давай ползи к нам». Я отвечаю, что не могу, мол, ноги у меня перебиты, а Федька было дернулся, но я его уложил. Они посмотрели, между собой переговорили и поднимаются… Все что в магазине оставалось, я в них разрядил и даже не знаю, попал или нет, — вроде упали. Потом опять начали по нам стрелять и по Максу второй раз прошлись. Он так и умирал лежа на мне, и агония его была вроде как моей. Потом вспышка, и больше я ничего не помню.

Я пролежал без сознания не знаю сколько. Чувствую, по карманам кто-то шарит, раздевают. Говорят по-своему, но и по-русски тоже. Слышу, говорят: «У парня одного тут удостоверение личности». Они обрадовались: «Контрактник. По два косаря получим». Ну я лежу, меня ногами пинают, плюнули в рожу. И лежу. Слышу, вдали танк идет. Тогда они говорят по-русски: «Давай граник. Мы его жечь будем». А другой говорит: «Отставить». Чего-то посовещались, потом покидали нас в кучу, как бревна. И засаду сделали рядом. Если ребята нас подобрать решат, можно танк захватить.

Среди трупов было и тело офицера из второй бригады, который Федора пустил в дело. Федора я потерял. А меня и еще два трупа кинули на дорогу. Но танк прошел мимо. Я все боялся, что он проедет по ногам и я закричу. Но он прошел мимо.

И вот когда я решил, что пронесло, вдруг заработала моя рация. Она у меня под броником была, мало ли что, и без связи… А тут заработала. Это нас искать начали. Кир-бабаи тут же ко мне подбежали и стали раздевать, снимать рацию. И заодно забрали часы, куртку, ботинки, и так я пролежал еще четыре часа. А потом стал пробираться к своим и, уже уползая с этого места, нашел Федора. Лежал он со спущенными штанами, тоже без ботинок, холодный уже и в крови. А потайной карманчик цел оказался, и я документы вынул.

Потом, когда я до наших добрался, оказалось, что у меня сквозное ранение, вся спина в крови… А я и не заметил.

Я виноват был, что корреспондента не уберег. Надо было мне его на бэтээр водрузить. А фотокамера его, естественно, пропала, диктофон — в общем, все личные вещи. А что с ним стало, ты в Военно-медицинской академии узнаешь. Я тебе потом скажу, к кому обратиться. Я там уже чалился. Хорошо лечат. Там бумага на Федора есть и на многих еще. Потом скажу. К сестричке одной подъедешь, скажешь, от меня.

После госпиталя я вернулся домой. Еще до моего возвращения мать моя звонила в отряд, вся в слезах, в панике. Мне потом рассказали. Я в Чечне уже два раза побывал. Так вот, во второй раз, как только я уехал, раздается телефонный звонок, и матери говорят: «Вашему сыну деньги нужны? Голову его получите».