Клодет Сорель

Хайме вздохнул, вынул лупу, посмотрел на Луиса и равнодушно сказал:

— Неплохой камушек, Луис. Очень неплохой. Огранка, конечно, так себе, есть кое-какие внутренние дефекты, но, думаю, тысяч на 40–50 потянет.

Тут ему стало совестно, и он, проклиная себя, добавил:

— Долларов!

Луис пожал плечами.

— Я пока не собираюсь их продавать.

— Как хочешь, — ювелир сделал вид, что его это совершенно не интересует. — Но если задумаешь продавать, неси ко мне, я тебе хорошую цену дам, не обману. Другие ведь и надуть могут, а старый Хайме — ни за что.

И тут его осенило.

— Погоди, Луис, ты сказал «их»? Значит, у сеньоры Марии несколько таких камней?

— Десяток, может, полтора, — сказал Луис.

Хайме чуть не задохнулся. Ничего себе!

— Но ты только не говори про них никому, Луис! Ты же знаешь людей! Ограбят, уведут, и спасибо не скажут. Лучше бы ты мне их отдал, я бы их в сейф спрятал, все сохранней, чем просто так в доме держать!

— Возможно. Но я, собственно не за этим, сеньор Смилянски, — вежливо продолжил молодой человек. — Я бы хотел попросить вас об одолжении.

— Конечно, — заторопился Хайме. — Помогу, чем смогу.

— Вы же из России?

— Ну, не совсем. Мама и бабушка родились там, а я — уже тут.

— Но русский язык вы знаете?

— Ой, нет, сынок! Бабушка моя знала очень хорошо, мать — похуже, пытались они и меня учить, но бесполезно. Кроме нескольких ругательств да пары-тройки поговорок вряд ли что вспомню.

— Так вы не читаете по-русски? — огорчился Луис.

— Нет, к сожалению. Зато знаю, кто читает! Сол Шейнкман! У него дома все заставлено книгами на русском.

Солу тоже было хорошо за семьдесят, и родился он не в Аргентине, а в Витебске. Успел окончить там три класса школы, прежде, чем отец, скромный управляющий местным отделением Крестьянского банка, решил не испытывать судьбу, а свалить от всей этой гойской смуты куда глаза глядят. Какими-то неведомыми путями эти глаза завели его на другой континент, где он и обосновался, сохранив при этом традиционную для еврейских беженцев любовь к русской культуре и презрение к культуре аборигенов. Поэтому и сына он решил воспитать на лучших образцах настоящей литературы, а не на местном суррогате, которого он не знал и знать не хотел. Так что вместо того, чтобы гонять с мальчишками мяч, Сол прилежно учил с мамой русские буквы.

Опять же, как все дети еврейских эмигрантов, он счастливо соединил в себе обе культуры, и в Ла Плате считался интеллектуалом.

Сол водрузил очки на нос, не торопясь, развязал тесемки папок, вытащенных Луисом из большого застекленного шкафа в бабушкиной спальне, и начал перебирать бумаги. Наряду с пожелтевшими от времени листами, попадались и довольно свежие, Сол раскладывал их, пробегая глазами, на две стопки. Некоторые страницы были сшиты между собой, другие — разрознены. На одних была проставлена дата, на других — нет. Луис и Хайме внимательно следили за неторопливым священнодействием Шейнкмана. А Хайме еще и пытался понять, где же, пропади они пропадом, хранила сеньора Мария свои бриллианты. Поэтому время от времени вертел головой, даже открывал рот — так и подмывал спросить, но мешать интеллектуалу, разбиравшему архив, не смел.

Наконец, Сол снял очки, протер их большим носовым платком, вновь водрузил на нос и внимательно осмотрел Хайме и Луиса.

— Тут, друзья мои, в основном письма. Только странно, что все они не отправлены. Очевидно, сеньора Мария писала кому-то, кто не мог их получить, иначе, конечно же, послания дошли бы до адресата.

Хайме важно покивал. Письма-шмисьма, у старой сеньоры полон дом бриллиантов, а Сол про какие-то бумажки. Впрочем, не дай Бог этому интеллектуалу узнать про камушки. Он с его полным отсутствием деловой хватки устроит бедному мальчику продажу этих бриллиантов по бросовой цене. Хайме старался не думать о сумме, которую сам озвучил, убеждая себя, что Сол провернет гешефт еще хуже.

— А вы понимаете бабушкин почерк? — осведомился Луис.

— У нее прекрасный ровный почерк, каким нас учили писать в старое время, — вздохнул Шейнкман. — Сейчас так уже не пишут. Сейчас корябают как курица лапой, ничего не разберешь. Мне внуки пишут из Америки — я половину не понимаю из того, что они пишут. А нас по рукам линейкой били!

Луис дослушал тираду до конца и продолжил:

— А вы не смогли бы взять на себя труд перевести их на испанский? Я заплачу, — заторопился он, видя, что Сол открыл рот, чтобы что-то сказать.

Сол закрыл рот.

— Денег мне не надо, я не нуждаюсь, — сухо сказал он. — А перевести — попробую. Хотя придется кое-что вспомнить, все-таки я много лет этим языком активно не пользовался.

ПИСЬМА СЕНЬОРЫ МАРИИ