Клодет Сорель

А отец, Александр Михайлович, вообще оказался такой душка! Даже кокетничал с ней, такой забавный! Вообще, они, конечно, были милые старики. Сколько им лет, интересно? Пятьдесят, наверное. Вот и трясутся над своим Андрюшенькой единственным. Как из него вырос суровый и сильный офицер — непонятно.

А Андрей-то — такой мамин сын, оказывается! Предупредительный, милый, вежливый. Ну, по сравнению с ней вообще все кажутся хорошими детьми, но он — это что-то.

Она, как ни странно, не задумывалась, влюблена ли в Зеленина, и вообще, что их связывает и что будет дальше. Просто шла за ним, и все. Это оказалось так увлекательно — ни о чем не думать, ни о чем не заботиться… Нет, она заботилась, конечно, но не женской сварливой заботой, которую так ненавидят мужчины, а просто следила, чтобы он по возможности не задумывался о быте. И это было нетрудно, потому что чист и опрятен он был всегда, а еде особого значения не придавал: есть — хорошо, нет — потерпим. Это его фронт приучил.

Но уж тут-то, у мамы с папой, можно было не беспокоиться. Елизавета Андреевна была женщиной старой закалки, поэтому обед подавался на белоснежной скатерти, салфетки были продеты в начищенные серебряные кольца, основное блюдо — черный хлеб — обязательно в соломенной корзинке, а главный деликатес — ржавая селедка — в фаянсовой селедочнице.

Александр Михайлович доставал маленький хрустальный графинчик, в котором болтался мутный, отвратительно пахнувший самогон, наливал его в граненые рюмочки, и они с Андреем выпивали по одной перед обедом, как в старые добрые времена. А если Елизавета Андреевна не видела, то и по второй.

Единственным неудобством во всем этом было то, что ей изо всех сил приходилось сдерживать себя по ночам и не орать мартовской кошкой — неудобно перед его родителями. Странно, собственной матери совершенно не стеснялась, а тут — портила себе все удовольствие. Впрочем, не так уж и портила, конечно, в этом была даже некоторая пикантность, просто иногда хотелось перестать себя контролировать, начать носиться по комнатам домика голой и визжать, когда узорчатый ремень все же добирался до ее горящих бедер. А если бы это еще можно было бы сделать днем! Но — чем-то всегда приходится поступаться. Переживем, ничего страшного.

Верховной властью на этот раз объявила себя некая Директория, обосновавшаяся в Уфе. И опять, уже в который раз, создавалось очередное временное правительство «впредь до созыва Всероссийского Учредительного Собрания». Зеленин старался воздерживаться от крепких выражений, обсуждая с отцом политическую ситуацию и серьезно подумывал пробираться к югу, в Добрармию, но вновь оказаться на территории, контролируемой Советами ему никак не улыбалось, так что приходилось довольствоваться тем, что есть.

Новые власти предложили ему должность начальника штаба в полку резервной бригады. Грамотные офицеры с опытом были на вес золота, катастрофически не хватало штабистов.

— Парадокс, — постукивая по крышке стола пальцами, делился с отцом Андрей. — Во время войны этих штабных было как собак нерезаных, и все их тихо ненавидели. Считали бездельниками, тыловыми крысами, которые только и умеют, как сами себя награждать, да по паркету шаркать. Теперь оказалось, что армия без них задыхается, а грамотных офицеров, умеющих планировать операции хотя бы на низовом уровне — просто нет. Вот куда они все делись? К красным ушли? Что-то не верится.

Когда стало известно, что верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами России назначен генерал-лейтенант Болдырев, Андрей воодушевился:

— Это же мой бывший командующий армией! Помнишь, тот, о котором я тебе рассказывал? Ну, как же — он еще отказался идти на поклон к прапорщику красных! Вот ему — верю.

Вновь назначенный начальник штаба кинулся искать старого знакомца поручика Темникова, чтобы переманить к себе. И нашел! Красная армия генерального штаба полковника Иоакима Вацетиса[17] выдавила Народную Армию генерального штаба полковника Владимира Каппеля в Уфу. Вместе с ней прибыл и поступил в распоряжение вновь образованной Армии Директории командир кавалерийского полка штаб-ротмистр Темников.

К октябрю он и Юлия приехали в Екатеринбург, разместившись у родителей Зеленина. «И стали они все вместе жить-поживать, да добра наживать», — думала Клодет, наблюдая за тем, как тихий дом горного инженера превращается в шумный «теремок». «С маркитантками!» — язвительно добавляла она про себя.

В городе судачили о бесследно исчезнувшей венценосной семье. Андрей презирал местное социалистическое правительство еще и за ту неторопливость, с которой оно расследовало это дело.

— Нет, вы только подумайте! — возмущался штабс-капитан Зеленин. — С момента занятия города прошло уже более трех месяцев, а воз и ныне там! За три месяца хоть какие-то выводы можно было сделать? Следы найти, свидетелей опросить.

— Они же, вроде, опрашивают, — осторожно возражал Александр Михайлович.

— Так, как они опрашивают, мы и через сто лет всей правды не узнаем!