Клодет Сорель

— Ух ты! — искренне удивился он. — Вы действительно актриса? Поразительно! А Клодет Сорель — ваше настоящее имя или сценическое?

Она внимательно посмотрела на штабс-капитана. Нет, вроде серьезно спрашивает, не издевается.

— Настоящее.

— У вас, наверное, французские корни?

— Французские, — Клодет помолчала и тихо добавила. — Из Самары.

И штабс-капитан снова рассмеялся. Нет, он и правда симпатичный.

— Да что ж мы с вами стоим, — спохватился офицер, и сразу стало видно, что он совсем мальчишка. Еще и титулование это, какие-то бригады, корпуса, она в этом ничего не понимает, а он так гордится!

— Вы разрешите вас проводить? — он снова приложил ладонь в кожаной перчатке к козырьку. Клодет благосклонно кивнула.

Она взахлеб рассказывала про то, как ей было страшно, когда толпа избивала пожилого человека, как летели красные брызги, и как она представляла себя на его месте. Она плакала, зубы стучали о стакан с коньяком, который неожиданно оказался у офицера за отворотом шинели. Едко пахнущая жидкость текла по подбородку, Клодет плакала, не вытирая слез, а штабс-капитан Зеленин внимательно слушал, время от времени гладя ее по тыльной стороне ладони, а потом поднял на руки и уложил в постель. Засыпая, она удивилась, что он ничего с ней не делает, наверное, надо бы огорчиться, но у нее уже не было на это сил, и она провалилась в тяжелый пьяный сон.

Утром с трудом припоминала, что же она такого наговорила офицеру, который, наверняка, на фронте видал вещи и похуже, и пострашнее, и сам ежедневно ходил под угрозой смерти. А тут она со своей девичьей истерикой. Она даже не хотела открывать глаза, боялась увидеть его насмешливый взгляд: ничего себе, встретил милую барышню, которая напилась как извозчик. Нет, как сапожник. А, все равно. Фу, как неудобно.

Конечно же, он теперь презирает ее. Ну и черт с ним! Она открыла глаза. В комнате никого не было. В окошке виднелось весеннее голубое небо без единого облачка. Она зевнула и села на кровати. «Надо же, какой деликатный! — подумала, обнаружив, что спала в платье. — Не воспользовался случаем, не раздел, мол, помогаю бедной девушке». Она решительно встала. В ванной бы сейчас вымыться. На столе лежала записка: «Клодет, с вашего позволения, я буду писать вам. Впрочем, и без позволения все равно буду. Надеюсь, что вы чувствуете себя хорошо. Андрей Зеленин». А внизу — приписка: «Вы лучшая». Ей прямо как горячим плеснули. Какой славный мальчик.

Несмотря на отречение Государя, жизнь, казалось, изменилась не сильно. В театре по-прежнему давали представления, она по-прежнему два раза в неделю выходила на сцену и пела надоевшие до одури романсы, от которых ее только что не тошнило. Но и до этого скоро дойдет, честное слово. Кому сегодня нужны певицы и актрисы? Кому в эти дни нужны поэты и композиторы? На фронте армия терпела одну неудачу за другой, Андрей писал о том, как мечтает увидеть ее снова и как при первой же возможности ринется в Москву, но она читала газеты и понимала, что вырваться ему не удастся еще долго. Фронт неумолимо разваливался, это был ясно даже такой далекой от этих мужских забав девушке как Клодет. Жалко будет, если такого симпатичного мальчика убьют безжалостные тевтоны.

Летом впервые не поехали на гастроли — никто не приглашал. Похоже, дни театра Десницкого были сочтены, всех актеров распустили в бессрочный отпуск без оплаты. Клодет после долгих мытарств, уже на грани отчаяния, устроилась певицей в кафе-шантан, где пела ужасающе пошлые романсы. Утешала себя тем, что это лучше, чем идти на панель. А иногда, наоборот, думала, что на панели было бы лучше. Там хоть все понятно — никакого ханжества, мол, я искусством занимаюсь. Тоже мне искусство.

В общем, чем дальше, тем Клодет больше запутывалась, все меньше понимала, как жить дальше и чем же ей заниматься. Иногда даже подумывала о том, чтобы вернуться к родителям, но гнала эту мысль. Стыдно. Актриса погорелого театра. Лучше уж и впрямь на панель.

Вокруг по-прежнему роились тонкие молодые люди с расширенными зрачками, пытались поить ее отвратительным самогоном, который хлынул в старую столицу каким-то нескончаемым мутным потоком. Но с ними ей уже было скучно. А когда девушка отказывает, толпа поклонников начинает редеть. К тому же и кафе-шантан закрылся, так что к осени она осталась совершенно одна, с ужасом представляя себе грядущую зиму, заботы о дровах, о хлебе насущном и потихоньку внутри начинал шевелиться холодный червячок ужаса. Как жить дальше? Так и перебиваться мятыми рублями, которые ей суют за пару романсов в ресторанах, где сидят, пьют и жрут те, за кого на фронте сражается храбрый штабс-капитан? Немцы под Ригой, не дай Бог падет Петроград, армия бежит, от Андрея вот уже два месяца нет никаких вестей. Сгинул, поди, в окопах, как Юлин корнет. Жалко.