Клювы

Адская боль пронзила его правую руку от плечевого сустава до кончиков пальцев. Свет замельтешил и медленно погас, втянувшись в кожу. Кровь хлестала из рваной дыры чуть выше локтя. Корней потрогал обожженные края раны. Обернулся — равнину словно завесили красной пленкой.

Совсем рядом, у подножия лестницы, вспыхнуло. Волосы обдало сквозняком. Пуля чиркнула в миллиметре от черепа, срезав часть уха и опалив скальп. Корней вскрикнул, зажимая ладонью разорванный хрящ.

Он ощупывал паническим взглядом толпу.

Позади ликующе взревела химера.

Третья пуля впилась в живот.

6.7

Ночная Летна казалась полотном пуантилиста, собранным из мельчайших точек людских голов. Филип не думал об опасности, он бежал по тропинке, окаймленной павшими сомнамбулами. Те, что стояли на ногах, были слишком заняты.

Он видел Корнея, поднимающегося по ступеням, и тварь, распростершуюся над импровизированной сценой. Не то обезьяну, не то птицу, не то свинью. Воздух гудел, вибрации отдавались в пятки. Рокот стоял над Прагой, будто сами звезды рычали.

Тварь запрокинула морду к небесам и щелкала уродливым клювом. Свет Луны был нестерпимо ярок, а свет, клубящийся вокруг Корнея, угасал с каждым выстрелом.

Филип стиснул топорище.

Фантасмагорическая тень накрыла пошатнувшегося Корнея.

«Держись, мальчик!»

Филип врезался в толпу, расталкивая собой оцепеневших сомнамбул. Стреляли отсюда, точно отсюда, из-под дерева. Треснул третий выстрел. Он пошел на звук. Различил синее пятно, выделяющееся среди пижамной массы. Капитанский китель. Радек Адамов.

Филип отшвырнул попавшегося на пути ракшаса.

— Эй ты!

Адамов начал поворачиваться. Ствол пистолета пополз вниз, а редкие брови — удивленно — вверх.

Даже это насекомое Филип не мог убить. Но обух топора вышиб пистолет из руки. Филип схватил администратора за лацканы и ударил лбом в центр изумленной физиономии. Хруст сминаемого носа был упоительной музыкой для души.

Адамов, булькая и заливаясь кровью, повалился на землю. Ракшасы напирали со всех сторон, их ноги топтали хныкающего Адамова. Кольцо лунатиков сужалось. Пути к отступлению были перекрыты. Пойманный в ловушку, Филип посмотрел на метроном.

Встретился взглядом с Корнеем. Или с тем, кого он называл Корнеем.

Ибо на лестнице стоял Солнечный Король, и яростная лава лилась из его глаз, языки пламени дрожали, вырываясь из отверстия в животе, из пальцев, изо рта.

Филип заслонился от обжигающего света.

Тысячи глоток одновременно выдохнули.

Солнечный Король уперся огненными глазами в Филипа — и узнал его. Улыбка тронула тонкие губы на пылающем лице. Потом Король повернулся и медленно побрел к маятнику.

6.8

Мир исчез. Исчезли ступеньки, толпы сомнамбул, Филип и Песочный человек. Созвездия поменяли форму и место расположения, явив новую невиданную карту. Бело-голубая планета, полускрытая космической чернотой, висела над округлым горизонтом.

«Это Земля, — подумал Корней. — Это мой дом».

Пулевое отверстие над пупком исторгало огненные гейзеры, но боли он больше не чувствовал, как и страха. Он перешагнул рубеж, за которым человеческие эмоции утратили силу.

Вокруг раскинулся мертвый стерильный пейзаж. Долины, усеянные вулканической породой, укутанные темной мантией скалы, извилистые ущелья. Метеориты исчертили пустоши нечитаемыми письменами. Вдали, окутанные мглой, лежали руины циклопической постройки. Чуждая разуму башня устремлялась ввысь, собранная из матово-белых кубов, сплошь поросшая шипами и изъязвленная туннелями. В ячейках-кубах копошились существа: что-то среднее между аистами и пауками. Их пронзительный писк отдавался эхом в голове Корнея.

— Остановись.

Перед ним возникла высокая тень. Элегантный пиджак превратился в лохмотья, очки свисали на одной дужке. Линзы растрескались. Маска Паши Дыма то и дело растворялась, демонстрируя истинное лицо — шершавое от морщин лицо столетнего старца.

— С дороги! — сказал Корней.

Отто Леффлер отшатнулся от света:

— Не надо!

Птенцы запищали отчаянно из низин.

Корней занес пылающий кулак.

— Он вернется, — мстительно проговорил Леффлер. — Придет снова по нитям лучей. Нельзя уничтожить Луну!

— А тебя? — спросил Корней.

Осколок выпал из круглой оправы.

Вместо Дыма-Леффлера перед Корнеем стоял Миша Бродский. Глаза однокашника были полны скорби и слез. По щеке сползала противная зеленоватая улитка плевка.

— Ты харкнул в меня, — удивленно сказал Миша. — Зачем, Корь?

— Прости.

Корней зажмурился и ударил. Кулак разнес голову призрака, словно она была отражением в воде. Птенцы прятались за шипами в ячейках, их плач — плач младенцев — сплетался с гулом космоса.

Корней шагнул к башне…

И очутился на площадке, возле скорчившегося ревущего монстра.

Кровь лилась из ран Корнея, сознание металось по волнам грядущей темноты, как хлипкое суденышко. В желудке шипел раскаленный металл.

«Оксана… — отрывисто подумал Корней. — Успеть…»