Ключи ушедшего бога

Я не успела додумать ценную мысль. Тело, растрясенное дорогой и умилостивленное плотным ужином — каша, но каша с мясом и густой подливой, — запросило баиньки. Умывшись и не снимая плаща (кто знает, может, тут камеры, то есть глазки наблюдений, понатыканы?), я хлопнулась на кровать и отключилась. Все, нет меня, встретимся завтра утром.

Вроде напитка с галлюциногенным плющом я не пила, однако во сне видела издалека какого-то сурового чернобородого дядю богатырских статей, задумчиво разглядывающего меня и хмурящего чело. Хмурился дядя не зло, больше отвечая своим мыслям, потом покачал головой, едва заметно улыбнулся и одобрительно кивнул.

Утром мне пощекотал нос мягкий лепесток и запах гвоздики. На подушке лежал цветок, как ответ на намек на личность того, кого я разглядывала ночью. И суровость Первоотца я тут же для себя оправдала: попробуй с людьми помягче, тут же осмелеют, сядут на шею и свесят ноги. Мы такие, мы наглые и ленивые. Нам только покажи слабину, замучаем бесконечными «дай».

Мчаться сию секунду на поиски Шерифа и рассказывать о своем видении я не стала. Мне же ничего передавать не велели. Так, просто приснились в качестве то ли намека, то ли стимула. Дескать, я знаю, слежу, жду.

Интересно, а Шерифу тоже сегодня Первоотец снился? Он же вроде бог, так что ему раз плюнуть хоть ко всему населению Фальмира в сновидения заглянуть и с каждым побеседовать о чем-то своем.

Я умылась, поправила плащ и вышла из комнаты. Завтрак пока не несли, в трапезную не звали, ной над душой конвоем не стояли. Потому я решила немного прогуляться. Гулким коридором, где факелы в держателях встречались почаще, чем в кандальне, я прошла до приоткрытых массивных дверей, изукрашенных растительным барельефом. Скользнула внутрь и замерла в тени у порога, зачарованная, пораженная и придавленная завистью. Шериф был здесь, и он молился в молчании. Губы беззвучно шевелились, шепча известные слова, умиротворенное лицо буквально светилось таким искренним светом истинной веры, что становилось больно и чуть-чуть обидно, что так никогда никто не будет сиять для меня.

Громадный храм-зал с лесом колонн оказался столь велик, что в нем заблудилось бы и эхо. Икон в привычном понимании тут не имелось — все стены были расписаны сценами жизни Фальмира: бытовыми, военными, семейными, праздничными и скорбными. Нарисованных людей было множество, и каждый из них, занятый своими делами, устремлял свой взгляд вверх. Туда же смотрел творящий молитву Шериф. Невольно задрала голову и я, уставившись на уже знакомое бородатое лицо.

«Как же в тебя и тебе искренне верят, Первоотец, — подумала я, — мне даже завидно. Когда сталкиваешься с такой беззаветной верой, поневоле проникаешься». Но самое восхитительно-страшное и странное, что я почувствовала в этот миг: не только человек, жрец, верил в своего бога и своему богу, еще и он, Первоотец, платил Шерифу той же монетой. Может, поэтому и не спешил раздавать знамения, которые мне, чужачке, были столь необходимы.

Их в храме всегда было двое: жрец и бог — вне зависимости от того, сколько народу толпилось под сводами и искало милости Первоотца. И в других местах ничего не менялось: всегда он, бог, был рядом со жрецом. Расстояние не имело значения. Исключением стали лишь Пустоши, где слишком сильно потоптался Ушедший, но и они не смогли поколебать веры Шерифа. Снова пришли на ум слышанные когда-то и не понятые слова: храм в сердце. Да… для Шерифа все было так. Он полагался на Первоотца, и Первоотец тоже рассчитывал на своего жреца. Мы, множество людей, всегда нуждались и будем нуждаться в подтверждении: знамениях, наставлениях, правилах, Шерифу же оно обыкновенно не требовалось. Поэтому он так задумчив и почти растерян был недавно в лесу, запрашивая прямые указания к действию.

«Хорош…» — в очередной раз подумала я, отступая за колонну в тень, откуда можно было еще полюбоваться молитвенным свечением Шерифа и четким профилем его лица так, чтобы он не увидел меня.

Чуть слышно скрипнула дверь, в храм вошел Кирт, поозирался и двинулся к жрецу. Тот пока ничего не замечал. Полуприкрыв глаза, витал в эмпиреях… и довитался. Прямо из воздуха над пегой от белых волосков в каштановых прядках головой мужчины возникло свечение и упали два лепестка насыщенно-золотого цвета. Упали и запутались в волосах жреца. Он не ощутил, зато Кирт увидел и тихо поздоровался:

— Будь! Жрец, а ведь тебя благословили.

Шериф удивленно повел плечами и повернулся к щитовику:

— Будь!

При движении золотые лепестки слетели с головы и закружились в воздухе, очень неохотно приближаясь к полу. Жрец протянул руку и спокойно поднял их.

— О, брачное благословение. Ничего, что ты жрец? У вас вроде не часты союзы.

— По собственной прихоти — никогда, по воле Первоотца, соединенной с зовом сердца, — да, — загадочно ответил Шериф, словно что-то цитируя.

— Когда ты лапуле скажешь? — не удержался от любопытства Кирт, почему-то даже не усомнившись в выборе.