Ключи Царства

— Да, — серьезно согласился господин Чиа, когда они всесторонне обсудили вопрос о нехватке продовольствия. — Это, конечно, причинит нам некоторые небольшие затруднения. Господин Пао отправился в Чжэкоу, чтобы получить известные гарантии от нового правительства.

— Есть у него какие-нибудь шансы на успех?

— О, все шансы на успех у него есть. Но, — добавил мандарин, — гарантии ведь не продукты, — и впервые в его словах Фрэнсис услышал что-то очень похожее на цинизм.

— Говорили, что в зернохранилище лежит много тонн запасного зерна.

— Генерал Наян взял с собой все до последнего бушеля[56]. Он выкачал из города все продовольствие.

— Но не может же он, — сказал Фрэнсис, хмурясь, — смотреть, как народ умирает с голода. Он ведь обещал людям всякие блага, если они будут воевать на его стороне.

— А теперь он деликатно выразил мнение, что некоторое незначительное сокращение населения может послужить на благо общества.

Они замолчали. Отец Чисхолм размышлял.

— Хорошо еще, что у доктора Фиске будут большие запасы. Ему обещали доставить их из миссии в Пекине три джонки провианта.

— А-а!

— Вы сомневаетесь?

Господин Чиа ответил, кротко улыбаясь:

— От Пекина до Байтаня две тысячи ли. А по дороге множество голодных людей. По моему недостойному мнению, мой весьма уважаемый друг, мы должны быть готовы к шести месяцам тягчайших лишений. Такие вещи случаются в Китае. Но какое это имеет значение? Мы можем исчезнуть — Китай останется.

На следующее утро отец Чисхолм был вынужден отказать всем пришедшим за рисом. Это причинило ему глубокую боль, но он вынужден был закрыть двери миссии. Он велел Иосифу написать объявление, что в случаях крайней нужды нужно сообщить свое имя в привратницкой, — он лично займется этими случаями. Вернувшись в дом, Фрэнсис принялся вырабатывать план нормирования продуктов для миссии. Со следующей недели он ввел его в действие. Дети сначала недоумевали, потом капризничали и, наконец, впали в какую-то растерянную понурость. Они стали сонными и после каждой еды просили добавки. Больше всего дети, по-видимому, страдали от недостатка сахара и крахмалистых веществ. Они заметно теряли в весе.

Из методистой миссии ничего не сообщали об ожидавшемся грузе продовольствия. Джонки должны были бы прибыть уже три недели тому назад, и тревога доктора Фиске была так сильна, что он уже не мог скрывать ее. Его общественная рисовая кухня была уже больше месяца закрыта. В Байтане люди еле таскали ноги и погружались в тяжелую апатию. Их лица потухли, движения стали замедленными. А потом началось и постепенно все усиливалось бесконечное переселение, древнее, как сам Китай. Мужчины и женщины с детьми безмолвно покидали город и направлялись на юг. Когда отец Чисхолм заметил этот симптом, сердце похолодело у него в груди. Ужасное видение стало преследовать его — он видел свою маленькую общину, изнуренную, ослабевшую, впавшую в окончательное бессилие, умирающую с голода. Глядя на медленную процессию, разворачивающуюся перед его глазами, Фрэнсис быстро понял, что надо делать. Как в дни чумы, он вызвал Иосифа, поговорил с ним и спешно отправил его со срочным поручением. На следующее утро после отъезда Иосифа отец Чисхолм пришел в столовую и приказал выдать детям по лишней порции риса. В кладовой оставался последний ящик винных ягод[57].

Он прошел вдоль длинного стола, оделяя каждого ребенка липкими, сладкими комочками. Этот признак улучшения питания всех приободрил. Но Марта, кося одним глазом на почти пустую кладовку, а другим на отца Чисхолма, растерянно пробормотала:

— Вы что-то узнали, отец? Что-то случилось, я уверена.

— Вы узнаете все в субботу, Марта. А пока передайте, пожалуйста, преподобной матери, что мы будем выдавать лишнюю порцию риса всю эту неделю.

Марта пошла выполнять его приказание, но нигде не могла найти преподобную мать. Это было странно. Весь этот день Мария- Вероника не показывалась. Она пропустила урок плетения корзин, который всегда бывал по средам. В три часа ее не смогли найти. Может быть, это было просто оплошностью. Однако вскоре после пяти Мария-Вероника пришла, как всегда, на дежурство в столовую. Она была бледна и спокойна и не дала никаких объяснений по поводу своего отсутствия.

Но в эту ночь Марта и Клотильда проснулись от странных звуков, доносившихся, несомненно, из комнаты Марии-Вероники. На следующее утро они испуганно перешептывались в углу прачечной, смотря в окно на преподобную мать, проходившую через двор. Она шла прямо, полная достоинства, но гораздо медленнее, чем всегда.

— Она, наконец, сломилась, — слова, казалось, застревали у Марты в горле. — Пресвятая Дева! Вы слышали, Клотильда, как она плакала ночью?

Клотильда стояла, крутя в руках конец простыни.

— Может быть, она узнала о крупном поражении немцев, о котором мы еще не слыхали?

— Да, да… это что-то ужасное, — лицо Марты вдруг сморщилось. — Если бы она не была проклятой немкой, мне, право, было бы жаль ее.