Она перешагивает через журнальный столик и уже направляется к двери, но в последний момент разворачивается, возвращается к нам и обнимает маму за шею. Мама смотрит на меня широко раскрытыми от удивления глазами, но все-таки обнимает ее в ответ. Объятие длится долго, но в конце концов Эдди отступает, улыбается нам, перепрыгивает через столик и быстро уходит.
Как ни в чем не бывало!
Мы молча смотрим вслед Эдди, пытаясь понять, что же с ней не так. А может, наоборот: это с нами что-то не так, а вот с ней как раз все в порядке? Сложно сказать. Я кошусь на маму, и мы дружно смеемся.
– Ничего себе, Лейк! Откуда только ты таких берешь?
– Классная, правда?
Мы поудобнее усаживаемся на диване. Мама ласково похлопывает меня по руке:
– Знаешь, думаю, нам лучше поступить так, как она посоветовала. Спрашивай. Я постараюсь ответить на все твои вопросы.
– Ты умираешь? – без обиняков задаю я первый вопрос.
– Разве не все мы в каком-то смысле умираем? – отвечает она вопросом на вопрос.
– Так не по правилам! Ты должна просто отвечать.
– Возможно. Скорее всего, – признается она.
– Сколько тебе осталось? Насколько все плохо?
– Лейк, давай я сначала объясню, что происходит. Тогда ты лучше поймешь, в чем, собственно, дело.
Мама встает, идет на кухню и садится за барную стойку. Взяв ручку и листок бумаги, она начинает что-то писать и делает мне знак присесть рядом.
– Существует два типа рака легких: немелкоклеточный и мелкоклеточный. К сожалению, у меня обнаружили мелкоклеточный: он распространяется быстрее, – объясняет она, рисуя контуры легких. – Мелкоклеточный рак бывает с метастазами или без них. У меня их нет. Это означает, что рак поразил ограниченный участок. Вот здесь. – Она отмечает зону поражения. – Вот тут у меня обнаружили опухоль. Первые симптомы появились за несколько месяцев до того, как умер твой отец. Он заставил меня сделать анализ, и биопсия показала, что опухоль злокачественная. Мы несколько дней искали хорошего врача и наконец решили, что лучше всего обратиться к доктору, который работает в Детройте и специализируется на лечении таких заболеваний. Так что решение о переезде мы приняли вместе с твоим отцом. Мы…
– Мам, подожди… – прошу я.
Она откладывает ручку в сторону.
– Дай мне минутку прийти в себя. Мне кажется, что я попала на урок биологии… – жалуюсь я, хватаясь руками за голову.
Конечно, она-то живет с этим уже несколько месяцев! Говорит о своей болезни так легко, будто учит меня печь пироги!
Я иду в ванную, а она терпеливо ждет, пока я вернусь. Плеснув в лицо холодной водой, я смотрю на свое отражение в зеркале. После поездки в кино с Гевином и Эдди накануне вечером я даже не подходила к нему. Жуткое зрелище… Под глазами черными потеками расплылась тушь, веки опухли, на голове черт знает что… Я смываю косметику, расчесываю волосы и возвращаюсь на кухню, чтобы слушать рассказ о том, как собирается умирать моя мама.
В ответ на мамин вопросительный взгляд я молча киваю, давая понять, что готова, и сажусь напротив.
– Через неделю после того, как мы решили переехать в Мичиган, поближе к врачу, твой папа умер. Его смерть, похороны и все остальное поглотили меня целиком, а свои проблемы я просто попыталась выбросить из головы и не прислушиваться к собственному самочувствию. Пришла на прием к врачу только через три месяца. К этому времени рак распространился дальше, появились метастазы. – Мама отворачивается и смахивает струящиеся по щекам слезы. – В том, что у твоего папы случился инфаркт, я винила прежде всего себя, потому что знала, что толчком послужил поставленный мне страшный диагноз. Он просто не смог это пережить…
Мама встает и уходит обратно в гостиную. Прижавшись лицом к стеклу, она задумчиво смотрит в окно.
– Но почему ты ничего мне не сказала? Я бы могла помочь… Тебе не пришлось бы справляться со всем этим в одиночку…
– Теперь я это понимаю. – Она поворачивается ко мне лицом и прислоняется к стене. – Но тогда я находилась на стадии отрицания. Отрицания и гнева. К тому же, наверное, надеялась на чудо… Не знаю… Дни незаметно превращались в недели, а недели – в месяцы… Время летит так незаметно. Три недели назад я начала повторный курс химиотерапии.
– Но это ведь хорошо, да? – спрашиваю я, вставая со стула. – Раз тебе делают химию, значит есть шанс, что она поможет?
– Нет, Лейк… Это не лечение, они просто пытаются снять боль – больше мне уже ничем не помочь.
У меня подкашиваются ноги. Упав на диван, я закрываю лицо руками и рыдаю. Поразительно, сколько в одном человеке помещается слез! В одну из ночей после смерти папы я так много плакала, что мне стало казаться, будто я слепну. Я даже залезла на свою страничку в Интернете и написала: «Можно ли выплакать глаза?» Однако, как показывает практика, рано или поздно человек все равно засыпает и перестает плакать, а тело в это время получает необходимый отдых. Так что глаза выплакать невозможно, даже если очень захотеть.
Я прижимаю к глазам носовой платок и стараюсь глубоко дышать, чтобы прекратить наконец рыдания. Надоело плакать.