Ключи от Стамбула

— Не знаю, Катенька, не представляю, — ответил ей Николай Павлович. — Вся штука в том, что мозг вычерпывали чайной ложечкой у верещавшей живой обезьяны, спилив ей купол черепа.

— Жив-о-ой?!

Екатерина Леонидовна икнула и зажала рот руками.

В глазах читался ужас.

Игнатьев ласково привлёк её к себе.

— Забудь, забудь. Всё это, видимо, легенды и не больше. Мифы Поднебесной.

Жена легонько помотала головой, как отгоняют морок сновидения, и вскоре они вновь заговорили о программе Горчакова и о том, что волновало Николая Павловича как христианина.

— Славяне должны чувствовать плечо России.

— Ты у меня идеалист, Коленька.

— Что делать, такой уродился. Но, если трусоватость Горчакова мне во многом понятна, хотя и возмущает, то такие люди, как его приспешник барон Жомини и мой сослуживец Стремоухов, распускающие сплетни о моих мнимых интригах, направленных против светлейшего, постыдно бесят!

— Смирись, смирись и попроси прощения. Ведь ты же должен понимать, что в любом деле, в любом обществе, человек чести непременно сталкивается с людьми подлыми, завистливыми, алчными, и надо ли столь бурно рефлектировать? Наши намерения всегда расходятся с действительностью.

— Да? — с лёгкой обидой в голосе воззрился на жену Николай Павлович. — Следуя этому догмату, я должен признать, что ты не собиралась выходить замуж за меня, мечтала о ком-то другом, но обстоятельства понудили, и ты дала согласие на брак?

— Нет, ты ей-богу, смешной! — всплеснула руками Екатерина Леонидовна и тотчас же поцеловала его в нос. — Честное слово.

— Это почему же?

— Да потому, что чересчур прямолинеен.

— Я? Прямолинеен? — Игнатьев шутливо насупился. — Да меня иначе, как «хитрюгой», никто в МИДе и не называет, да и смог бы человек прямолинейный обвести вокруг пальца таких мошенников и плутов, какими выказывали себя лорд Эльджин и барон Гро в Китае, не говоря уже о министре финансов Су Шуне, о которых я тебе рассказывал, не так ли?

Екатерина Леонидовна слегка отстранилась и стала всматриваться в его лицо.

— Ты что, обиделся?

— Немного, — буркнул Николай Павлович.

— Вот глупенький, — погладила она его по голове. — Я назвала тебя прямолинейным совсем не потому…

— А почему? — не давая ей закончить фразу, озаботился Игнатьев, едва не задохнувшись от прилива нежности.

Жена прижалась, положила голову ему на грудь и горячо зашептала.

— Ты даже не представляешь, даже не догадываешься…

— О чём?

— О том, что ты превзошёл все мои ожидания. Я даже не могла мечтать о таком замечательном, прекрасном, необыкновенном муже, о таком нежном и заботливом отце для нашего ребёнка. Ты только посмотри, как Павлик тебя любит, как он льнёт к тебе, да я сама не в силах оторваться. Правда-правда! Я ужасно мучаюсь, скучаю, когда ты меня бросаешь ради службы. Нет-нет, да и заплачу.

— Отчего?

Екатерина Леонидовна ещё теснее прижалась к нему.

— От счастья, Коленька, от счастья. Если бы ты знал, какая это радость глотать слёзы счастья! Я очень тебе благодарна за них и за всё. За то, что мы с тобой, словно ключик и замочек, подходим друг другу. — Она тихо засмеялась. — Понимаешь?

Не говоря ни слова, Николай Павлович подхватил её на руки и понёс в спальню. Он тоже был счастлив.

Вспомнив прошедшую ночь, вчерашний разговор с отцом и размолвку с Горчаковым, Игнатьев глянул на часы, стоявшие в прихожей, сверил их с карманными и дал знать Дмитрию, что время одеваться. Тот живо повернулся к гардеробу.

— Один секунд, погрею шубу.

— Дмитрий, — удержал его Игнатьев. — Я не барышня.

— Так лихоманка-то вчерась ещё трясла, — ворчливо произнёс Скачков и хмыкнул с явным осуждением.

— Это вчера, — сказал Николай Павлович, поймал рукав зимней шинели, оделся, надвинул фуражку на лоб, как это делал государь и, окинув взглядом своё отражение в зеркале, повернул голову к жене, вышедшей проводить мужа.

— Шею закутай, — сказала она озабоченным тоном.

— Катенька, — натягивая перчатки, успокоил он её. — Кашель прошёл.

— Прошёл, а ночью-то слыхала, — Екатерина Леонидовна решительно поправила на его шее тёплый шарф и с напускной ворчливостью добавила: — Нет слушать жену, так всё своё.

Лакей открыл дверь — и тотчас пахнуло морозцем.

Вдоль Гагаринской набережной за ночь намело сугробы.

Санки, запряжённые двумя орловскими рысаками, стояли у парадного крыльца, и кучер Василий, пропахший сеном и сыромятной упряжью, нетерпеливо перебирал вожжи.

Игнатьев запахнул шинель, устроился поудобней, и кони резво побежали — свернули на Невский проспект.

Глава II

Испросив аудиенции у Государя Императора, Николай Павлович чистосердечно поведал ему о тех «трениях», которые возникли у него со светлейшим князем Горчаковым и выразил желание оставить пост директора Азиатского департамента.

— Мне хочется живого дела, — вполне твёрдо, но с просительной ноткой в голосе обратился он к Царю, прекрасно зная, что тот любит малость покобениться; любит, чтобы его упрашивали. Была в нём эта, чисто женская, черта.

— И кем же ты намерен быть? — с неудовольствием спросил Александр II, уже имевший разговор со своим канцлером. — Я мыслю тебя дипломатом.