Ключи от Стамбула

— Палец, отрубленный по закону, не болит, — сказал Савфет-паша, склоняя голову и ставя свою подпись.

Игнатьев привычно расписался цепью крупных завитушек — и вот он Сан-Стефанский мирный договор в его священном первозданном виде. Это его разум, его воля, это труд всей его жизни, проведённой на Босфоре. Автономная Болгария — его милое дитя, рождённое для вечности, для торжества братской любви болгар и русских. Его звезда на тверди мировой истории — заветная, неизъяснимо чудная, с её небесной красотой и тайной. Сан-Стефанский договор это его память, его боль, его зеница ока, залитая по несчастью кровью.

Обе стороны признали себя формально-связанными данным договором. А сам договор был заключён в красный бархатный переплёт с тиснёным двуглавым орлом и с прошнурованною государственной печатью, величиной с десертную тарелку. Шнур толстый, серебряный, перевитый чёрным и жёлтым шёлком. Оканчивался он двумя такими же тяжёлыми кистями, пропущенными сквозь печать.

— С точки зрения национальных интересов, Горчаков предал Россию, — сказал Нелидову Николай Павлович, когда они остались одни в комнате. — Победитель вправе сам решать, что ему делать с побеждённым. Казнить или миловать. А светлейший, дав согласие на созыв конференции по утверждению русско-турецкого мира, поставил под удар не столько наш прелиминарный договор, сколько престиж и будущность страны, канцлером которой он является. Я уже не говорю о том, что сами турки не хотели, чтобы договор считался предварительным, вы сами этому свидетель.

— Да, — подтвердил его слова Александр Иванович, — в своих телеграфных депешах наш министр постоянно настаивал на этом термине.

Поздним вечером, когда глаза уже слипались от усталости, Игнатьев расписался в получении очередного горчаковского послания: «Назовите мирный договор прелиминарным. Это не исключает утверждения султаном, которое совершенно необходимо. Главная часть дела будет исполнена подписанием прелиминарного договора». «Прелиминарный» мир — слово-то какое гадкое!

С болью в сердце пришлось подчиниться.

— У нас не политика, а виляние, — сказал Игнатьев князю Церетелеву, сверяя экземпляры договора. — Нельзя сидеть сразу на двух стульях, и мира желать, и проливами владеть.

— Уж на что Екатерина II была бабой, и то готова была драться за Царьград, — сказал Алексей Николаевич.

Девятнадцатого февраля в греческом соборе состоялся торжественный молебен. После полудня до пяти часов вечера все напряжённо-томительно ждали объявления мира. Великий князь то и дело посылал адъютантов к дипломатам, хотя Нелидов ещё вчера, в присутствии Игнатьева, читал ему подписанный текст договора. Переписчики от спешки насажали клякс и теперь срочнейшим образом начисто перебеляли текст.

Порта расцветила флагами свои военные суда и отсалютовала девятнадцатью выстрелами береговых пушек день коронации Александра II — девятнадцатое февраля. Но больше турки радовались миру, сохранившему османскую империю.

Парад русского войска был назначен на два часа дня, но полковые брадобреи стали щелкать ножницами и взбивать мыльную пену, облагораживая лица «пехтуры» и казаков, едва забрезжил свет. Солдаты, ожидавшие своей очереди, дымили табаком, точили лясы. Вспоминали боевые эпизоды.

— А мы, значится, и шасть туда, украдучись. Ага. Турок часовой стоит, стоит и покачнётся.

— Засыпает?

— Ну.

— А вы чиво?

— Иван и хлопни его с потылья, по ушам.

— А он?

— Помёр от страха.

Офицеров брили денщики.

— Жаль, неимоверно жаль и стыдно чрезвычайно, что наша победа над Турцией, видевшаяся нам в сиянии подлинной славы, едва ли не ангельскими крыльями, на деле оказалась не столь уж и славной, и, честно говоря, какой-то каличной, пришибленной, безкрылой, — ужасался и негодовал в беседе с Верещагиным Михаил Дмитриевич Скобелев. Его голубые глаза сделались тёмными. — Косорылая вышла виктория. Могли войти в Стамбул и не вошли.

— Да, — согласился с ним художник, — такие моменты в истории не повторяются. Русский медведь, хотя и встал на задние лапы, но порвать цепь, на которой держала его Англия, так и не смог. Взревел от обиды, башкой мотнул и лапой стряхнул слёзы.

В течение дня великий князь не единожды посылал своего адъютанта полковника Орлова поторопить уполномоченных, не понимая важности момента.

Получив очередной ответ, что «дело движется и скоро завершится», главнокомандующий сел на коня и направился в поле за Сан-Стефано в некотором отдалении от войск, построенных фронтом к Стамбулу, в ожидании графа Игнатьева. Здесь же в коляске поджидала мужа Екатерина Леонидовна, не усидевшая в Киеве и нагрянувшая в Сан-Стефано. Сюрпризом. Во-первых, сильно соскучилась, а во-вторых, она хотела побывать в Буюк-Дере, посетить могилку Павлика. Два года назад, спешно уезжая из Царьграда, Николай Павлович и Екатерина Леонидовна дали себе слово, что при первой же возможности, они перевезут тело их первенца в Россию.

День был серенький, ветреный, но тёплый.

Ровно в пять часов тридцать минут к великому князю подъехал Игнатьев и, сняв фуражку, радостно сказал.