Ключи от Стамбула

– Вот почему из моих уст вы всё чаще слышите проповедь страха Божия и жёсткой иерархии в социальной жизни.

– Выходит, вы жестокий крепостник? – прибегая к последнему средству и как бы намекая на оппозиционность Леонтьева по отношению к монаршему Манифесту, даровавшему свободу крепостным крестьянам, недобро сузил глаза Аргиропуло.

– Выходит, – с ходу парировал его опасный выпад Константин Николаевич. – И, вследствие того, что я «жестокий крепостник», предвижу смуту в нашем обществе – великую. А чтобы задавить её, пресечь в самом зародыше, государство обязано, вы понимаете? обязано всегда быть сильным, грозным, справедливым. Иногда жестоким и безжалостным.

– Но, почему жестоким? Почему безжалостным?

– Да потому, что общество всегда! везде! слишком подвижно, бедно мыслью и слишком страстно.

«То есть лживо», – подумал Игнатьев.

Леонтьев продолжал свой натиск.

– Чем крупнее государство, тем неукоснительнее должны исполняться все его законы, вплоть до жестоких и даже свирепых. Без дисциплины государства нет, а если есть – то одна вывеска. Вот на неё-то либералы и молятся.

– Разве такое возможно? – подал голос Эммануил Яковлевич с таким видом, словно нашёл в своём кармане, вместо привычного платка, посольский шифр маркиза де Мустье.

– Возможно! – сказал Константин Николаевич. – Будучи жалким охвостьем, либералы извечно стремятся главенствовать, ни о чём так пылко не мечтая, как о личной власти и абсолютной безнаказанности, ибо известно, что ненависть профанов всегда направлена против основ государства и христианского благоразумия с его неизменным постулатом любви к ближнему.

– Относиться к другому так, как бы вы хотели, чтобы относились к вам, – пригубив свой бокал, сказал военный атташе.

– Этот древний завет, данный человеку Богом, стал буквально красной тряпкой для приверженцев иного постулата: «Мне – всё, остальным – шиш».

– Я думаю, их очень мало, – проворчал старший Аргиропуло.

– Но они спаяны подпольной круговой порукой, скованной из золота, банковских счетов и капиталов, нажитых тайным злодейством и явными аферами.

– Есть такие люди, есть. Их больше, чем мы думаем, – сказал Макеев, отрываясь от еды. – Себялюбцы до мозга костей.

– Вечно со всеми ссорятся и пребывают в обиде, – поддержал его о. Антонин, неустанно проповедовавший смиренномудрие как истинную добродетель, немыслимую в стане гордецов. – При этом не просто желают, а требуют, чтобы их все любили.

– Да, да! не удивляйтесь, – вступил в разговор Игнатьев, считая реплику архимандрита очень важной. – Именно требуют, считая себя, если не средоточием всех благодетелей, то, по крайней мере, людьми справедливыми.

– Хотя их «справедливость» питается гневливостью и непрестанным осуждением кого бы то ни было, вплоть до самых близких родственников: братьев, сестёр, матерей. – Продолжил его мысль священник с той благопристойной деликатностью, в которой даже самый тонкий слух не уловил бы нотки осуждения. – Часто случается так, что они ссорятся даже со своими детьми, проявляя жуткий эгоизм и пугающую чёрствость сердца. Они не токмо родственников костерят, они на церковь возводят поклёп. Вот, что страшно. – Архимандрит покачал головой. – Жаль таких людей, искренне жаль; они и сами мучаются, и вокруг себя всех мучают.

– У китайцев есть пословица: «Сделай своё сердце маленьким», – сказал Николай Павлович, внимательно следя за разговором. – Эту же мысль мы находим у Христа, когда Он говорит ученикам: «Будьте как дети».

– У о. Антонина грустно затуманились глаза.

– Как же это трудно, кто бы знал.

Леонтьев тотчас повернулся в его сторону – с вопросом.

– Почему так? Прозрения всегда от Бога, а ошибки всегда наши?

– В этом тайна синергии – нашего с Ним соработничества.

– Не согрешишь – не покаешься?

– Скорее всего, так, – обвёл взглядом свою паству о. Антонин. – Бог не хочет спасти нас без нас. И лучшим тому доказательством является то, что ни один священник не имеет право служить в пустой церкви, ибо литургия – дело общее.

– Батюшка, – обратился к нему молодой Аргиропуло, – благословите задать Вам вопрос.

– Бог благословит.

– Старые люди говорят: «Не сделав добра, не получишь зла». Выходит, что мы сами, делая добро, преумножаем зло. Я этого не понимаю. Объясните.

– А тут и объяснять особо нечего, – сказал архимандрит. – Дьявол искажает всё, что можно. Не зря ведь сказано: «Где Бог, там он». Но дело в том, что добро всегда больше зла; в противном случае жизнь на земле давно бы прекратилась, если иметь в виду её разумное начало. И вообще, Господь наш Иисус Христос сказал Своим ученикам: «Радуйтесь и ничего не бойтесь».

– Даже смерти? – спросил Хитрово.

– Даже смерти, – ответил о. Антонин.

– Мне кажется, чем больше люди говорят о ней, тем она страшней и непонятней, – проговорил Михаил Константинович Ону, скромно выглядывая из-за плеча полковника Франкини.

– Смерть не страшилище, а мерило полноты жизни. Следует не забывать, что жизнь протяжённее смерти. В этой мысли исток нашей веры.