Ключи от Стамбула

Ещё с давних дней своего пребывания в Хиве и Бухаре Игнатьев прекрасно усвоил, что на Востоке, будь то Азия или Китай, внешней стороне любого действа и церемониала придаётся неимоверно большое значение, и умел произвести незабываемое впечатление. Тем более, если он вознамерился стать в Турции вторым человеком после падишаха, всесильным российским вельможей. Уже кое-кто из турецких министров именовал его не иначе, как Игнат-пашой, благо, что личные секретари высокопоставленных чиновников набирались из глухонемых, дабы те не имели возможности разглашать их секреты. И это не могло не радовать. Игнатьев оказался вполне подготовленным к тому, чтобы говорить с султаном на любую тему, раскрывая её в узком, сугубо турецком аспекте. В то же время он способен был анализировать происходящие в Турции процессы с той бесподобной прозорливостью, которая проливала свет на будущность как самой Порты, так и подвластных ей в течение пяти столетий арабских, балканских и кавказских народов, вплоть до сопредельных.

– Через сто лет, – говорил он султану, – арабский мир будет в самом центре политических событий.

– Жаль, что мы не доживём до этих лет, – с усмешкой отвечал Абдул-Азис, поражаясь неизъяснимой по своей глубине интуиции русского посла. Он неизменно восторгался тем, что у Игнатьева было в достатке смелости отвечать на острые вопросы, жить и поступать так, как он считал нужным, исходя из чувства долга и любви к ближним. Но больше всего Абдул-Азиса изумляла его способность говорить без тени раздражения, когда, казалось бы, надо кричать, сверкать глазами и скандалить. Игнатьев обладал очень приятным, прямо-таки завораживающего тембра, голосом, которому, возможно, в сочетании с редким умом и потрясающей благожелательностью, он и был обязан своим редким личным обаянием.

А зал торжественных собраний уже наполнился людьми.

Кого здесь только не было! Греческие олигархи и богатые армяне, болгары, сербы, знатные румыны, обиженные князем Кузой. Их жёны и великовозрастные дочери – на выданье. Купцы и судьи, знаменитые врачи и никому не ведомые виршеплёты, православные издатели, аптекари, мануфактурщики; знаменитые адвокаты, предприимчивые коммерсанты, пронырливые журналисты; владельцы хлебных лавок и фешенебельных яхт, роскошных ресторанов и подвальных «забегаловок» – рюмочных, коньячных, пирожковых. Все рядышком, все в тесноте, все вперемешку. Натуры страстные, настроенные революционно, и, напротив, мужи мудрые с холодной ясной головой и чистой совестью; горластые либералы и проверенные в деле консерваторы, жадные и щедрые, левые и правые, и не поймёшь какие. Все как бы и похожи меж собою, и все разные. Но, в общем, атмосфера была праздничной. Весёлой.

Лично проследив за сервировкой столов и наказав секретарям посольства вплотную заняться гостями, центральными фигурами среди которых был Вселенский Патриарх Григорий VI и католикос всех армян Матеос I, милостиво беседовавший с преосвященным Азарианом, тем самым, который подписал секретный Протокол с французами, Игнатьев посоветовал полковнику Франкини привлекать к своей работе Константина Николаевича Леонтьева.

– Мало того, что он на редкость смелый человек, обладающий недюжинным умом, он, ко всему прочему, блистательно умеет находить общий язык со всеми – от европейских дипломатов и турецких чиновников до польских революционных эмигрантов и албанских разбойников.

– Головорезов мне как раз и не хватает, – усмехнулся полковник Франкини, маскируя свою озабоченность очередным секретным делом намеренно шутливой интонацией.

А шептались они о шифровке, пришедшей из Генштаба: нужно было срочно раздобыть новый секретный код броненосного флота султана.

Перед раутом Игнатьев дал задание Михаилу Константиновичу Ону разговорить Азариана и попытаться уяснить, хотя бы в самых общих и расплывчатых чертах, содержание этого таинственного документа.

Всякий разведчик знает: чтобы увидеть луну, не обязательно смотреть на небо.

Ливанским губернатором Дауд-пашой должна была заняться багдадская резидентура.

Поприветствовав гостей и вкратце поделившись с ними своей дипломатической программой, направленной на укрепление Православия и единение славян, Николай Павлович многозначительно сказал:

– С «принципами» и «приличиями» надо поступать столь же вольно, как это проделывает ветер, сметая пыль с дороги.

После этих слов публика пришла в неописуемый восторг. Особенно рукоплескали дамы.

– Браво!

В зале послышался гул одобрения.

Патриарх перекрестился.

Прибыв в Турцию и зная о церковном расколе, произошедшем между болгарами и греками пять лет назад, Игнатьев поставил себе ни за что не связываться с духовенством, но вместе с последней почтой он получил прямое указание государя императора добиваться от греческой патриархии уступок для болгар.

Ради этих уступок, во многом, и был устроен раут.

Дождавшись, когда всесвятейший Григорий VI соблаговолит взглянуть на него, Игнатьев затронул тему критского восстания, столь волновавшего всех греков.