(Пока Штрукхаймер с Кроуэллом обменивались репликами, Балуурн молчал. Уж он-то знал, почему его сородичи ведут строительство вверх, а не вширь, он только что объяснил это. То было новой частью ритуала живущих.)
— Кроуэлл-кто-шутит…
— Да, Балуурн?
— Одна семья просила тебя навестить. Старая, очень старая женщина помнит тебя. Хочет говорить с тобой перед “тихий мир”. Очень скоро.
— Странно… Я спрашивал, есть ли среди них кто-нибудь, кто помнит вас, — удивился Штрукхаймер. — И мне ответили, что все те уже в “тихом мире”.
Кроуэлл улыбнулся.
— Вы, вероятно, говорили в формальном ключе?
— Конечно. Кому по силам неформальный?
— Тогда вас, очевидно, неправильно поняли. О женщинах трудно говорить в формальном ключе. Здесь требуются определенные парафразы. Они решили, что вы спрашиваете, живы ли еще
— Кроуэлл-кто-шутит прав. Штрукхаймер-кто-медлит должен был позвать меня, — вмешался Балуурн. — Вся деревня знает старую Шуурну.
— Что же, пошли навестим ее. Это может оказаться любопытным.
Дом Шуурны принадлежал к числу новых “небоскребов”. Двое землян и бруухианин по одному протиснулись в узкую дверь.
Эта комната была не для тех, кто страдает клаустрофобией. От пола до потолка ее занимала старая хижина. Между старой и новой дверями оставалось меньше метра свободного пространства. Было темно и сыро, пахло плесенью.
Балуурн прокричал ритуальную фразу вхождения. Наверху кто-то откликнулся. Они вошли в старую хижину. Их окружали десятки стоящих вертикально мумий — семейные “тихие”. Глаза трупов бесстрастно взирали на пришельцев. Балуурн прошептал что-то в благочестивом ключе — слишком быстро, чтобы Кроуэлл разобрал фразу, — и сказал:
— Я иду вверх первый смотрю Шуурна готова говорить Кроуэлл-кто-шутит.
Балуурн быстро вскарабкался по веревке, отчего его сходство с обезьяной только увеличилось.
— Надеюсь, канат выдержит меня, — пробормотал Кроуэлл, принимая гравитол.
Он спрятал коробочку с пилюлями и вытащил из кармана еще что-то. Не спуская глаз с отверстия в потолке, он бочком скользнул к одному из “тихих”, подпиравших стену поблизости.
— Что вы делаете, Айзек?
— Секундочку, — прошептал Кроуэлл, шаря позади “тихого”. Он вернулся и передал Уолдо маленький пластиковый конверт. Потом засунул в карман небольшой вибронож.
— Соскоб с плеча, — прошептал он.
Уолдо округлил глаза.
— Да знаете ли вы…
Балуурн скользнул по веревке вниз. За ним последовали еще двое бруухиан.
— Шуурна хочет говорить Кроуэлл-кто-шутит одна.
— Ну что же, я готов, — сказал Кроуэлл. — Если только мне удастся взобраться по веревке.
Он хорошенько ухватился и, натужась, полез вверх, пропустив свободный конец каната между ногами. Дополнительная доза гравитола должна была облегчить задачу, но все же поднимался он, злясь и невнятно ругаясь, очень медленно.
Шуурна лежала на плетеной циновке. Она была самой старой бруухианкой из всех, кого Кроуэлл когда-либо встречал. Пожелтевшие волосы облезали клочьями, глаза были затуманены слепотой, сморщенные высохшие соски свисали серыми складками плоти.
Слабым голосом она заговорила в неформальном ключе:
Этого Кроуэлл не ожидал.
Воцарилось долгое молчание, которое в человеческом обществе сочли бы щекотливым.
Снова долгая пауза.
Кроуэлл подошел к веревке.