Ключевая улика

— Мне сказали, что она любила писать письма. — Я открываю книжечку с марками, отмечая, что шесть из двадцати отсутствуют. — Она работала в библиотеке, чтобы держать счет в тюремном магазине. И возможно, что-то получала время от времени от родных. Я имею в виду от Доны Кинкейд.

— От родных — нет, в последние пять месяцев или после того, как ее перевели сюда, в блок «Браво».

— И то верно. — Я согласна, что Кэтлин не имела возможности пополнять свой счет с тех пор, как ее перевели сюда, и конечно же Дона не могла делать это из Батлера, а до того — из кембриджской тюрьмы. — Интересно было бы посмотреть, сколько денег осталось на том счету и что она покупала в последнее время, — подсказываю я.

— Хорошая мысль.

Кроме прочего на столе карманный словарь и тезаурус, две библиотечные книжки стихов, Водсворта и Китса. Я перехожу к кровати. Присаживаюсь у изножья и, не забывая о свешивающихся с края ногах Кэтлин Лоулер, отодвигаю одеяло и простыню. Мое левое плечо задевает ее бедро; оно еще теплое, но не такое теплое, как при жизни. Тело остывает с каждой минутой.

Я открываю железный ящик, наполненный всякой всячиной личного характера. Рисунки и стихи, семейные фотографии, включая несколько снимков хорошенькой белокурой девочки, которая, повзрослев, становится красавицей, а потом вдруг превращается в соблазнительницу с роскошными формами и потухшими глазами. Я нахожу фотографию Джека Филдинга, которую отдала Кэтлин вчера, — лежит вместе с другими, как будто он — семья. Есть еще несколько его снимков, когда он был молодым, возможно присланных им в прежние годы; фотографии потертые, с порванными краями, как если бы их часто держали в руках.

Других дневников не нахожу, но есть буклет с пятнадцатицентовыми марками и почтовая бумага с веселой каймой из карнавальных шляп и воздушных шариков — странный выбор для заключенной. Возможно, осталась от того, кто использовал ее для приглашений на день рождения или какое-нибудь другое праздничное событие. Такая бумага вряд ли продается в тюремном магазине, и я предполагаю, что она могла быть у Кэтлин еще до того, как ее посадили за непреднамеренное убийство. Может, оттуда же и пятнадцатицентовые марки с изображением белого песчаного пляжа с ярким желто-красным зонтиком под голубым небом и чайкой над головой.

Последний раз я платила пятнадцать центов за марку по меньшей мере лет двадцать назад, поэтому либо Кэтлин хранила их по какой-то особой причине, либо кто-то прислал их ей. Кэтлин упоминала, как накладны почтовые расходы. В буклете было первоначально двадцать марок, и верхние десять отсутствуют. Я беру со стола тонкую стопку белой копировальной бумаги, поднимаю лист на свет, но не нахожу никаких отпечатавшихся углублений, которые могли остаться, если б на верхнем листе писали. Следующей пробую праздничную бумагу, подношу листок к свету, наклоняю в разные сторону и различаю углубления, довольно отчетливые и заметные: дата, 27 июня, и обращение, Дорогая дочь.

— …Да, потому что хотел бы поточнее узнать, что она делала, — слышу я голос Колина, обращающегося за открытой дверью камеры к Таре Гримм. — Нам сказали, что она прогуливалась по двору в течение часа, целого часа. Прекрасно. Очень признателен, но я уже сказал, что мне надо услышать это от надзирателя, который присутствовал там. Пила ли она воду? Сколько? Часто ли отдыхала? Не жаловалась ли на головокружение, мышечную слабость, головную боль или тошноту? Вообще на что-нибудь?

— Я обо всем этом расспрашивала и все вам передала слово в слово. — Тихий, мелодичный голос Тары Гримм.

— Сожалею, но этого недостаточно. Надо, чтобы вы нашли этого надзирателя и привели ее сюда или отвели нас к ней. Я должен поговорить с ней сам. И я бы хотел осмотреть двор для прогулок. Хорошо бы сделать это сейчас, чтобы отправить тело без дальнейших проволочек…

Мне удается разобрать на бумаге лишь отдельные слова, но не все. Определить, что именно Кэтлин писала в своем письме на пригласительной бумаге, невозможно — для этого нужны лучшие условия, чем зарешеченное окно и слабое потолочное освещение, которое, вероятно, регулируется из аппаратной, чтобы заключенные не могли выключить свет и напасть на входящего охранника. Я разбираю некоторые отпечатавшиеся слова, написанные уже знакомым изящным почерком:

Я знаю… шутка, да?.. поэтому я подумала, что поделюсь… от PNG… все сходится… пыталась подкупить меня и склонить на свою сторону… Как ты себя чувствуешь?..

PNG — это persona non grata? Нежелательное лицо или, выражаясь юридическим языком, кто-то, обычно дипломат, кому больше не разрешен въезд в определенную страну. Гадаю, кого могла иметь в виду Кэтлин, и слышу шаркающие шаги Марино — он возвращается в камеру. Марино ставит свой потертый герметичный кейс «пеликан» рядом с койкой.