Ключ. Возвращение странницы

Гарт, закончив разговор, заказал несъедобный и непомерно дорогой ужин в привокзальном отеле, после чего отправился обратно в Борн местным поездом, размышляя, каким образом гостиничные жулики делают еду столь отвратительной.

Шагая по темным полям от Перрис-Холта, он думал о Мэдоке. С какой стати ему убивать Харша? Ревность? Типичный, избитый мелодраматический ход. И весьма неправдоподобный. Но люди то и дело совершают весьма неправдоподобные поступки. Каждый день газеты приносят все более безумные рассказы о человеческом поведении. Пускай Медора и не в его вкусе, но, возможно, вполне во вкусе Мэдока. Или даже Майкла Харша. По-своему она довольно красива. Мисс Браун могла бы сыграть роль какой-нибудь зловещей героини в греческой трагедии. Для Кассандры, допустим, старовата, зато в самый раз для Электры, которая, возможно, никогда и не была молода. Очень убедительная Клитемнестра. Или Медуза. Да, Медуза – самое оно. Медуза, которая увидела нечто превратившее ее в камень. Легенда наоборот.

Мэдока следует арестовать, если только у него не найдется вразумительного объяснения относительно ключа, который он отобрал в проулке. Гарт задумался, как Мэдок воспримет свой арест. Люди, которые сердятся по пустякам, иногда проявляют хладнокровие в опасной ситуации. Он вновь и вновь пытался понять, отчего Мэдок мог застрелить Майкла Харша. Во-первых, несомненный мелодраматический мотив – ревность. Во-вторых, не такое уж невозможное, хотя и извращенное, стремление пацифиста спасти мир от новейшего научного изобретения. Либо так, либо иначе, либо и то и другое вместе. Гарт подумал, что полиции придется поломать голову, чтобы установить мотив убийцы. Никакой присяжный не вынесет смертный приговор человеку, против которого имеются лишь ничем не подтвержденные показания двенадцатилетнего мальчика. Во всяком случае, Гарт радовался, что бремя сняли с его плеч. Он отчитался как должно, и полагал, что поставил точку.

Было не больше одиннадцати, когда он добрался до дома, где его ждала мисс Софи в шерстяном халате. Она встретила племянника с горячим шоколадом и сандвичами и немедленно разговорилась, хотя и самым приятным образом воздерживалась от вопросов. Женщины ее поколения считали нормой, что мужчины приходят и уходят; ей бы даже в голову не пришло спросить, где был Гарт. Таков порядок.

Вместо этого она заговорила о мисс Браун:

– Боюсь, из-за смерти мистера Харша бедняжка пережила страшный шок. Я не позволила Медоре засиживаться допоздна – она просто сама не своя, – но, надеюсь, теперь, когда дознание уже позади, ей станет легче.

Гарт сомневался. Он был встревожен и обеспокоен, поэтому решил поскорее заговорить о мисс Донкастер. Раньше тетя Софи оживлялась, когда разговор касался ворчливой соседки, но на сей раз со вздохом сказала:

– Знаешь, дорогой, мне ее жалко. Они с Мэри Энн пережили очень тяжелые времена в молодости. Их отец был человеком со странностями, очень замкнутым. Он не любил гостей, и его дочери ни с кем не виделись, даже когда ездили за границу. Наверняка они хотели выйти замуж, но так ни с кем и не сумели познакомиться. Мистер Донкастер умер, когда обеим перевалило за сорок. А теперь еще у Мэри Энн отнялись ноги, так что я соболезную Люси Эллен, хотя иногда она и выводит из терпения.

Гарт пожелал тете Софи спокойной ночи, питая к ней самые теплые чувства.

В начале одиннадцатого, на следующее утро, пустой поезд привез в Перрис-Холт двух сотрудников Скотленд-Ярда – главного инспектора сыскной полиции Лэма, массивного и невозмутимого мужчину сангвинического темперамента, с густыми черными волосами, редеющими на темени, и сержанта Эббота. Они представляли собой разительный контраст и могли бы послужить материалом для карикатуры под названием «Офицер полиции: молодость и зрелость». Эббот был элегантным юношей, поступившим в Скотленд-Ярд после частной школы и полицейского колледжа. Светлые волосы он гладко зачесывал назад, одежду носил лучшего покроя.

На лице Эббота, сидевшего напротив коллеги, отражалась скука, граничившая с унынием. Только что его просьбу о вступлении в авиацию отклонили в четвертый раз, причем с откровенной насмешкой. Когда инспектор из самых благих побуждений посоветовал Эбботу взглянуть на это с другой стороны, юноша с горечью ответил, что ничего хорошего не видит.

Лэм с упреком взглянул на собеседника.

– Не говори так, Фрэнк. Я прекрасно тебя понимаю, потому что сам не попал в авиацию в тысяча девятьсот пятнадцатом. Я страшно расстроился, но потом научился смотреть на вещи с другой стороны. И ты тоже научишься.

В бледно-голубых глазах сержанта Эббота мелькнул непокорный блеск, когда он окинул взглядом широкие плечи и брюшко своего начальника. Тот посмотрел на молодого человека с еще большим укором.

– Послушай-ка меня. Держу пари – вообще-то я не любитель держать пари, это просто фигура речи, – так вот: я держу пари, что сейчас ты думаешь: «Какая разница, убили какого-то чудака профессора или нет, ведь сейчас по всему миру тысячи людей вышибают друг другу мозги».