Ключ от всех дверей

Глава шестнадцатая, в которой Лале рассказывает легенду и натыкается на след

О, горькие, вечные воды моря!
Вы ласковы, сонны и чуть ленивы,
В терпении с камнем отвесным споря,
Вы точите берег неторопливо.

Ах, мне бы настойчивость вашу, волны,
Уверенность бы, что за мной победа…
Но слабое сердце сомнений полно,
И руки слабеют за сердцем следом.

Мне б знать, что однажды падут преграды,
Как скалы те, что над водой нависли,
Что я овладею однажды кладом,
Что это — не просто мечты и мысли…

Но если желаньям моим не сбыться,
То жизнь тогда станет пуста, нелепа.
И — вниз… со скалы… чтобы с морем слиться…
Увидеть тебя… устремиться к небу…
…у самой воды обернуться птицей…

— Мило, умолкни, прошу тебя, — взмолилась я, не выдержав.

Ученик только пожал плечами и обратился к невольным его слушателям и случайным нашим попутчикам, щуря темные, как самые глубокие омуты, глаза:

— Добрые люди, скажите, я мешаю вам?

— Что ты, что ты, юноша, — торопливо прошамкала неаккуратная старуха, подтягивая поближе узел со своими вещами. Морщинистые, до черноты загорелые руки островитянки слабо подрагивали, но причиной тому была вовсе не старость или неровная дорога. — Спой нам еще. Уж больно песни сердечные…

— За душу берут, — вздохнул мужчина, восседавший на сундуке, и бережно оправил женин платок. Супруга ничего не сказала, лишь кивнула, а в глазах у нее блестели слезы. — Увы, печальные, но — красивые…

— Так и жизнь у нас не веселая, — откликнулся возница, подхлестывая лошадей. — Пой, юноша. От музыки и дорога короче делается…

Мило улыбнулся и повернулся ко мне:

— Видите, госпожа, — склонил он словно бы покорно голову. Под светлыми, золотисто-рыжими ресницами посверкивали насмешливо очи. — Мне хочется петь, а люди желают слушать. Если вам не нравятся эти песни — не слушайте. Лягте, поспите. Когда мы остановимся на ночлег, я разбужу вас.

Ах, паршивец! Ну, погоди!

— Пожалуй, я так и поступлю, Мило, — изобразила я зевок — в отличие от игры ученика, моя выглядела вполне достоверно. — Не забудь меня в телеге.

Только дернувшийся угол рта выдал разочарование мальчишки, когда я стала заворачиваться в плащ, устраиваясь поудобнее на жестких мешках. Поворочалась немного — и затихла, продолжая прислушиваться к разговорам и поглядывать на Мило из-под густой челки.

Равнодушно к менестрелю
Сердце ветреной княжны.
Больно ранит, словно стрелы,
Ваше злое «Не должны…»

Ну и Мило! Ну и негодяй! Опять за свое!

Откровенно говоря, последние два дня стали для меня сущим мучением и жестоким испытанием выдержки и хладнокровия. А виною всему было безрассудное поведение ученика. И одной ночи не минуло с того поцелуя, который я милостиво согласилась простить неразумному мальчишке, как Авантюрин опомнился, поднабрался нахальства и стал вновь терзать мои нервы. Не знаю, какое чувство мучило меня сильнее: страх, что Мило разочаруется в наставнице и исчезнет, или опасение, что рано или поздно он все-таки добьется своего. Напрямую о своих желаниях Авантюрин больше не заговаривал, но все его жесты были пропитаны тайным смыслом. Взять хоть эти песни, которые ученик взял манеру распевать!

Пусть знатностью с тобой мы не равны,
Любовь сословиям и титулам не верит.
Я верю, что любовь откроет двери
И впустит в сердце дуновение весны…

«Откроет двери», как же! Вот ведь шутник…

Я тихонько фыркнула, пряча улыбку за воротом плаща. С течением времени постоянные намеки стали уже не раздражать, а забавлять и даже… умилять? Право же, совсем размягчилось мое глупое сердце вдали от дворца и обязанностей, от бдительных взоров вельмож и властной руки королевы Тирле… Вдали от зеркал в полный рост, бесстрастно отражающих презабавную пару: статный, уверенный в себе и — чего уж таить-то? — красивый юноша с темными, затягивающими очами и маленькая, рыжая, язвительная женщина, лицом и телом больше напоминающая девочку.

Я полюбил прекрасную колдунью,
О, горе мне!
Моя душа холодной ночью лунной
Горит в огне…