Ключ от всех дверей

С Ивашкиных плеч рванули котомку. Но стоило развязать тесёмки, как в воздух с утробным воем взметнулась черная молния. Мурысь вцепился в чьё-то конопатое лицо, остервенело принялся рвать. Когти скрежетали по металлу шлема, соскальзывая – не будь его, содрали бы скальп!

– Шайсэн катцэ! – разбрызгивая кровь, конопатый слепо метался, силясь отцепить от себя кота, а тот только пуще ярился. Но всё же сдался, отлетел в сторону, ударился оземь – и, задрав трубой хвост, зигзагами кинулся прочь. Вслед ему очередями ударили выстрелы.

«Хорошее оружие! Вот только мудакам досталось… Да еще и жопоруким! – подумал Мизгирь, криво усмехнувшись разбитым ртом. – Вот я по вам точно не промахнусь… дайте только срок!»

* * *

Всё, что было дальше, помнилось смутно.

Затылок стрелка расколола яростная боль, раздробила челюсти, мозг и зубы, и показалось, что треснул весь череп…

Голова запылала огнём… Где он?! Кто здесь?!

Медленно вращаясь, над ним нависал огромный циферблат. Выгнутый, будто панцирь исполинской черепахи. И в центре его высилась чёрная тонкая ось, спицей вонзаясь в небо. Башня! Тень от нее ползла, пожирала деления одно за другим…

«Твоё время подходит к концу, стрелок! – чей-то глумливый голос. Чёрный человек! Кощей! – Отступись!» – «Да чёрта с два!» – «Зря! Мир уже сдвинулся с места!»

Диск циферблата плавился, гнулся. Его корёжило жаром – и минуты растягивались в часы, зыбким маревом дрожали над раскалённым металлом.

– Пи-ить, – невнятно хрипел Мизгирь, хрустя костяной кашей во рту и давясь солёной кровью.

Он то проваливался в забытье, то выныривал из него, как из чёрного омута.

Его били палками, хлестали плетьми, отливали холодной водой и били снова. А он все никак не мог взять в толк, чего эти люди хотят. Они принимали его и мальца за кого-то другого, упорно допытывались, но суть вопросов ускользала, а потом вновь приходила милосердная тьма, отсекая докучливый лающий говор плотной глухой занавесью. И Башня вновь вставала над горизонтом, неумолимая, как рок. Башня звала к себе…

* * *

Ивашка с трудом разлепил непослушные веки. Шевельнул плечами – поморщился: задубевшая рубашка прилипла к исхлёстанной спине. В горле стоял ком – не сглотнуть, ломило виски… Ночь? День?

Там-там-тыдых!

Дощатый пол под ним громыхал и раскачивался. Из щелей тянуло сквозняком. Остро разило мочой.

Тыдых-тыдых!

Ивашка силился собрать ускользающие мысли, сообразить, как же он здесь оказался. Но в голове колыхалась противная муть – как помои в ведре. Всплывали лишь обрывки воспоминаний. Их со стрелком поначалу держали взаперти, били… Потом, обессилевших вконец, швырнули в широкую крытую повозку – та затряслась, завоняла тошнотным чадом и тронулась с места. Перепуганный Ивашка прижимался к Мизгирю, цепляясь за него как утопающий за соломинку, но тот лишь стонал и метался в горячечном бреду, и нечем было помочь…

Солдат устал, солдат уснул, солдат остыл,

Горячий камешек, багряный колышек,

Кому – медаль, кому – костыль, кому – постель,

Колёса вертятся, колёса катятся,

Катятся, катятся прочь…

Тыдых-тыдых! Тыдых-тыдых!

Подгоняемые прикладами, они брели, еле переставляя ноги в веренице таких же измученных, понурых людей. Мизгирь тяжело опирался на Ивашкино плечо, глядел щелочками заплывших глаз. Волосы его слиплись от крови. Ивашка же озирался украдкой по сторонам: всюду невидаль. Грохот, Лязг. Столбы с фонарями железные понатыканы, по земле стальные полосы стелются, а на них избы с колесами стоят целой улицей. Оконца под самой крышей махонькие, решётками забраны, а сквозь решётку руки тянутся, плач великий стоит. А иные избы вовсе без окон, ровно коробки глухие, но и там внутри кто-то есть: слышен гул и ропот, мольбы о помощи. Ни дать ни взять – судилище адское. Вот махина ползет: пыхтит, гремит, фукает. Сверху искры летят. Вдруг как фыркнет по-звериному, как пустит дым из-под брюха!

Рядом женщина заголосила:

– Ой, лишенько! Да почто ж вы нас давите?! Ой, горе мне!

И тут грюкнул засов, откатилась в сторону дверь – и людей, ровно скот, принялись загонять в темное нутро страшной избы по наспех сколоченному настилу.

Там-там-тыдых! Там-там!

Где – там? Куда их везут?!

Каков вопрос, таков ответ,

Какая боль, такая радуга, такая радуга,

Да будет свят Господь распят,

Да будет свет, да будет облако, да будет яблоко!

* * *

– Мамочка, ножка болит! Пить хочется! – заканючил детский голосок где-то сбоку.

– Потерпи, донюшка, потерпи. Утром дверь откроют, водички дадут. Ты поспи, милая – и ножка пройдёт, и утро скорее наступит!

– Не хочу спать! Хочу пить, хочу кушать! Ножка болит! И животик!

На неё зашикали из темноты. Чуть поодаль зашёлся в истошном крике младенец.

– Ну ты что, Зоюшка! Видишь, маленького разбудила…