Ключ от рая

— Если тебе что на роду написано, — снова заговорила Биби таким тоном, словно знала больше всех, — от этого уже никуда не уйдешь. А чтобы узнать, что с тобой будет, надо жребий бросать в монжукатды[44], он никогда не врет. Вот в прошлый новруз[45] гадали, дочери Куйки-ага Эджекке такой стих выпал:

Хеллеси, джан, хеллеси,

Желтой дыни грядка.

Отец пай тебе оставил,

Голову рябой собаки…

— А я слышала, муж у нее хороший, — сказала Кейик.

— Хороший! Рябой собаки не лучше! Да еще и косой!

Кейик попыталась возразить, но Биби и слушать ее не стала. Ей обязательно хотелось, чтобы все чужие мужья были уродами.

— Ну почему жребий должен обязательно попасть на чужого? — не унималась Гулле. — Разве нельзя выбрать своего?

— Можно, конечно… Только хорошего… Вон, вспомни Каркару…

— Бибиджан, что ее вспоминать, разве она мертвая? — перебила ее Кейик. Она чувствовала, что Биби скажет сейчас что-нибудь нехорошее.

— Конечно, не умерла! Только я думаю, уж лучше десять раз умереть…

Вместе с ребятами на холме, позади девушек, лежал Курбан. Сердце его сжалось, как только он услышал про Каркару. Будь он один, он заткнул бы сейчас уши и убежал отсюда, но что толку? — все равно, другие-то слышат! И он не мог встать и заткнуть рот этой Биби и заставить друзей не слушать ее.

А Биби продолжала:

— Какая теперь разница, девушка ты или нет. Неужели так просто кого-то отвезут в Хиву и отпустят оттуда за просто так? Человек еще, может, в это и поверит, да бога-то не обманешь.

Все закружилось перед глазами Курбана. На лбу у него выступили капли пота. Ему в тысячу раз было бы легче, если бы позорили его самого.

— А что Каркара сделала такого, почему ты говоришь про жребий?

— Потому что аллах не написал ей на роду, а она сама хотела написать имя своего суженого. Вот бог и наказал ее.

— Кого же она хотела написать?

— Ладно притворяться, как будто не знаешь!

Курбан лежал, боясь перевести дыхание. Но тут

Кейик прервала разговор. Она тихонько запела ляле, и подружки подхватили песню:

Когда весною семя дыни падает,

Оно недолго на земле лежит.

О, юноша прекрасный моего аула,

Остановись, дай поглядеть мне на тебя!..

Мальчишки, когда началось пение, потихоньку поднялись и побежали в свою сторону. Курбану было теперь не до игр. Не говоря никому ни слова, он отделился от остальных и пошел в аул. Всю дорогу его мучило сказанное о Каркаре. Он готов был сделать что угодно, чтобы защитить девушку от грязных сплетен. Но только долгое время могло стереть пятно, легшее на ее доброе имя.

В пятницу вечером Ширинджемал-эдже устраивала сороковины по покойному мужу. Когда солнце опустилось к горизонту и уже перестало так палить, как днем, Кел-хан Кепеле, Ходжакули и Каушут отправились к кибитке старой женщины.

Они шли мимо речки. Теджен за лето заметно обмелела, густо заросла камышом, который издавал тихий, удивительный шелест, словно тростинки переговаривались между собой. Лягушки вылезали на листья кувшинок и бросались снова в воду. Прямо от берега начинались заросли колючки, холмики, редкие саксаулы… На том берегу, вытягивая шеи, медленно прохаживались сытые верблюдицы с верблюжатами.

— Бедняга Ораз, так и умер без детей, — вспомнил отчего-то Келхан Кепеле.

Каушут с Ходжакули промолчали. У Кел-хана тоже никого не было, и они понимали, что, жалея Ораза, он жалеет и себя.

Когда трое пришли, на ковре, расстеленном у кибитки Ширинджемал-эдже, уже сидели несколько стариков и разговаривали между собой, делились последними сплетнями и слухами. Один из них говорил с таким жаром, точно видел все собственными глазами, рассказывал о нападении аймаков на сарыков, как троих убили и угнали целую отару овец. Ширинджемал-эдже стояла рядом, слушала и вздыхала. Завидев за изгородью новых гостей, она торопливо засеменила им навстречу.

— Алейкум салам! — она поздоровалась с Келханом Кепеле, как с самым старшим, а потом уже с Каушутом и Ходжакули. — Проходите, молодые люди! Проходите.

«Молодые люди» сели на те места, которые указала им старуха. Сперва был прочитан аят, потом товир[46]. И только после этого общий разговор возобновился.

— Каушут-бек, — начал один из аксакалов, — я слышал, из вашего аула украли какую-то девушку, а потом привезли назад. Это правда?

Каушуту не хотелось, чтобы история с Каркарой расходилась по чужим аулам, потому что после, при сватанье, могло бы сильно повредить ей, и он на всякий случай соврал:

— Да сплетни! Знаешь, люди иногда в капле лужу хотят видеть. Никто ее не крал. Напали двое, наши вовремя подскочили и отняли.

— Ну конечно, — ответил старик, — я и сам так думал. Не могли они испортить девушку, а потом вернуть назад!

На этом разговор о Каркаре и кончился. Из кибитки принесли миски с едой и поставили перед новыми гостями.

Один старик спросил другого:

— Чарыяр-ага, а сколько же лет прожил Ораз?