Ключ от рая

Туркмены, казалось порой, были даже стремительней своих вестей и слухов, переносимых через пустыни и горы не устами, сдается, а самим ветром… Лет шесть-семь назад Рахими-хан, озабоченный расселением по своему ханству стекавшихся к нему со всех сторон дехкан, через Багтыяр-бега договорился с соседом Эсен-ханом о покупке воды. Именно о покупке шла между ними речь: быстрая своенравная речка, скачущая по камням с гор, служила границей между ханствами, а в долине раздваивалась — и один ее рукав уходил в земли Эсен-хана, тоже питая своей водой поля большого аула. Испокон веков жители обоих селений ревниво оберегали огромный валун, разделяющий речку, — Камень Аллаха, самое справедливость, ниспосланную небесами. И вот теперь за ничтожную цену — отару в триста овец — Эсен-хан уступал воду своих дехкан соседу… Что будет с людьми, с аулом — это, видно, мало беспокоило его, ибо жадность глупа, бессердечна и всегда предпочтет нынешнюю малую прибыль завтрашним большим убыткам.

Рахими-хан не пожалел бы и тысячи овец за то, чтобы соседский аул весь перешел в его владения, если бы не жесткий неписаный закон, запрещавший это: люди для пустыни то же самое, что и вода. От них жизнь в этих бескрайних, перемежаемых камнем песках, от них смысл животворящей воды и земли, бездонного ночного неба, человеческое одиночество дальних синих гор, воющая тоска самума… От них же и дани с налогами, мощь государства, благополучье и сила разумного правителя. Но не Эсен-хану было понять это.

В одну из осенних, после сбора урожая, ночей два довольно больших отряда преданных, равнодушных к чужим бедам нукеров во главе со своими ханами с глухим топотом копыт примчались к Камню Аллаха, чтобы перехватить речной рукав и, в случае нужды, вооруженной рукой усмирить недовольных. Но, несмотря на то что сделку совершали в строгой тайне, смутный слух о ней какими-то неведомыми путями проник в степь, попал молве на уста. Еще не рассвело как следует, еще и нукеры не принялись за работу, как на окрестных возвышенностях замаячили первые конники— всеведущи и скоры на ногу туркмены… Вскоре уже собралась огромная толпа конных и пеших, вооруженных чем попало людей, а из ближних аулов все прибывало и прибывало. Испуганные, растерявшиеся, разгневанные, они стекались со всех сторон, и поначалу не понять было, для чего: то ли умолять бессердечных, то ли защищать свою воду, свое право жить до последнего…

Перекрытие воды означало одно — гибель аула… С незапамятных времен трудились здесь поколения земледельцев, расчищая от камня и обрабатывая свои крохотные перед лицом пустыни поля и сады, каждый пригодный под посевы клочок земли, с великим терпением выдалбливая в каменистом грунте предгорий арыки, подстраивая жилища. Воды на каждого живущего здесь было в обрез, и даже рожали тут с оглядкой на нее, на воду. И вот теперь не оставалось ничего другого, как покидать обжитую, давно ставшую родной землю, несколько родников не спасли бы и четверти жителей аула, — но куда? Все хоть немного пригодные для жизни места с водой давно заняты-перезаняты и неспособны продержать ни одного лишнего рта, ни одного поля. И люди, и все живые существа пустыни давно приладились, как могли, приспособились к каждой струйке, к каждой капле воды, так скупо отпущенной здесь природой, и поэтому мытарства целого аула означали не только переселенческие мучения и неустройства для самих жителей, но и лишения тех, кто так или иначе будет вынужден поделиться с ними водой, людей и существ, вроде бы вовсе не причастных к происходящему, к судьбе изгнанных… Да, ни одно живое не лишнее в этом мире — но хватает ли на всех камней справедливости у аллаха?..

Толпа на косогоре все росла, угрюмый протяжный гул доносился оттуда, отдельные выкрики и женский плач; несколько всадников, — очевидно, вожаков — крутились перед ней на тонконогих туркменских конях, но спускаться к распорядителям своей судьбы пока не осмеливались. Не решались спешиться и оставить оружие, чтобы перекрывать рукав, и нукеры, и никто их не торопил.

В который раз подскакал Эсен-хан. Вытирая рукавом жирное, все отчего-то в обильном поту лицо, оглянулся на косогор:

— Что будем делать, почтенный?!

Рахими-хан с едва скрываемым презрением наблюдал за ним, потом обернулся к Багтыяр-бегу:

— Сколько, говоришь, всего сабель у нас?

— Не больше сотни, о хан.

— Нет-нет! — почти испуганно заговорил Эсен-хан, опять оглядываясь на дальнюю толпу. — Дойдет до шаха… нет, надо по-другому. Я поеду к ним. Они не посмеют, голодранцы!..

— Пошли нукера и вели им приблизиться. Мы должны видеть их намерения. К тому же тут, внизу, будут они не так опасны. Но откуда, я спрашиваю, им стало все известно? От кого пошел слух?!

— Не знаю. Я всем' повелел молчать, я…

— «Всем»?! Тогда понятно, где болтал язык и слушало ухо…

— А почему бы не у вас, почтенный?! — ощерился Эсен-хан. — Уши есть везде, а слухи летят быстрее ветра, им даже горы не преграда…