Ключ от двери

Недалеко отсюда были Патанские болота, и запах гниющих овощей, кислый и в то же время горько-слад­кий, смешивался с запахом рыбы и риса, которые готовили на жаровнях в хижинах, разбросанных среди де­ревьев. Бунгало было за вырубками — большой дом на сваях с полудюжиной комнат. Полы в нем прогнили, а крыша из пальмовых листьев текла во время дождя. И все же, когда он пил чай в комнате у Мими или лежал, положив голову ей на колени, погруженный в приятное забытье, когда запах курений, которыми пропитались здесь самые стены, наплывал на него волнами, этот дом начи­нал казаться ему последним убежищем, — каким-то непо­стижимым образом дом этот напоминал ему о его преж­ней жизни, оставшейся так далеко в прошлом, что он не мог воссоздать ее в памяти и уж тем более выразить словами.

Он увидел свет в угловом окне: это комната Мими. Вдова китаянка, сдававшая ей комнату, отправилась в Муонг, она ездила туда каждую неделю и должна была вернуться только с последним паромом, а к этому вре­мени Брайн уже обязан был вернуться в лагерь. Он не пошел к крыльцу, а, пользуясь уловкой, к которой при­бегал, когда вдова бывала дома, отправился к черному ходу, пробравшись через запущенный садик и испытав на какое-то мгновение панический страх, когда ему вдруг показалось, что он наступил на змею. «Ладно, может, она уже мертвая», — успокаивал он себя, пробираясь вдоль веранды. Надеясь, что Мими не слышала, как он подошел, Брайн заглянул в незашторенное окно и увидел, что она лежит на постели в одних пижамных брючках. Казалось, она просто глядит в пустоту, но, проследив за ее взгля­дом, он увидел на потолке маленькую ящерицу, охотив­шуюся за насекомыми.

— Почему ты не влезаешь сюда? — спросила она, не поворачивая головы. Он не отвечал. — Отсюда тебе лучше будет видно ящерицу, — сказала она тихо и настойчиво, так что ему трудно было не подчиниться.

Он оперся локтями о подоконник и улыбнулся.

— Я и отсюда ее вижу. А то спугну, если войду. Вид у Мими был обольстительный: волосы короткие, черные, лицо круглое, с чуть желтоватой, но свежей, юной кожей, веки тяжелые, неподвижные. «Как куколка», — хо­телось ему сказать вначале, но это годилось только для развлекательных книжек, какие доставались ему, бывало, на рождество, и для малоправдоподобных описаний из учебника географии, по которому он учился в своей ни­кудышной школе. Он вспомнил, как в самый первый ве­чер танцевал с ней в «Бостонских огнях», как они разго­варивали и пили рюмку за рюмкой и какой она была желанной, когда он смотрел на ее рот, красиво подчерк­нутый помадой, ее раскосые глаза, взгляд которых в те секунды, когда они оба молчали, казался таким пустым, что его охватывал страх перед пропастью, которая их раз­деляет. С тех пор прошло несколько месяцев, и он знал теперь, что пропасть, разделявшая их тогда, была ничуть не шире той, что разделяла его и Полин более четырех лет назад там, в Ноттингеме, в самом начале их долгого и отчаянного романа. «Даже здесь я не могу вырвать ее из памяти, а впрочем, я ведь женат на ней, что же тут удивительного?» Его мучили эти невольные переходы в мыслях, точно в волшебном фонаре, — от одной к другой, от Мими к Полин, и потом снова сюда, в сегодня, — к Мими, потому что долго вспоминать о жене было мучи­тельно больно, словно кто-то проводил по его легким острым, как бритва, лезвием, — его мучило то, как быстро он предал Полин, едва они расстались.

В тот первый вечер, возвращаясь из танцевального зала, где другие посетители завладели Мими, он отстал от своих друзей и спустился на нижнюю палубу паро­ходика, переправлявшего их на тот берег. Китайская де­вочка в черной одежде сидела, поджав ножки, на скамье и, сплетая пальчики, поднимала руки к свету, чтобы взгля­нуть, что получилось. Потом занятие это наскучило ей, и она расплакалась; Брайн положил ей на колени горстку монет, и она успокоилась, а мать ее, проснувшись, не могла понять, что же ее разбудило, раз дочка молчит.

Пароходик дошел уже до середины пролива; издали Муонг был похож на поток угасающих искр, дальше к се­веру простиралась гладкая равнина моря, пустынная на целую тысячу миль до Рангуна и Ирравади. Черная за­селенная полоса на противоположном берегу давно уже погрузилась в сон, и только вокруг пристани Кота-Либиса, где пассажиры ждали переправы, еще сверкало оже­релье огней. Вечер был теплый. Возвращаясь на верхнюю палубу, он переступил через чьи-то вытянутые ноги и уви­дел Мими, которая стояла у борта и задумчиво смотрела на Муонг. Она была в желтом платье, в руках — черная сумочка.

— О чем это вы задумались? — спросил он. Она быстро обернулась.

А, это вы. Просто спать хочется, — и снова отвер­нулась к воде, как будто только эта волнистая фосфорес­цирующая поверхность могла сейчас дать отдых ее гла­зам, утомившимся за последние пять часов от яркого света и красок.

— Вам каждый вечер приходится так много работать, как сегодня?

Он обратил внимание на ее сережки — маленькие жел­тые фонарики, отбрасывающие на щеку тень в свете паро­ходных огней.