Ключ от дома

«Сергей, 46 лет (опыт проводится повторно, по причине сбоя аппаратуры).

Есть, теперь получилось! Вы мне стихи скачали?! Правильно? Сейчас, минутку… (Скандирует.) Не надо мне — ни света, ни привета. Звезда в окне — и мне довольно света. Прости мне бред — глухих гитар гавайских. На свете нет — зеленых вод бискайских. Зеленых вод — бискайских, где, мерцая — корабль плывет — как бабочка большая… Всё! (Смеется.) Ну вот, не такой уж я тупой…»

«Илья, 52 года.

Вы знаете, это что-то связанное с религиозным чувством — «не умрете, но будете иметь жизнь вечную». Так? (С оттенком раздражения.) Слушайте, вы уверены, что не зря взялись за эти дела?»

«Jane, 31 год. (Перевод протокола с английского.)

Как странно. Кирпичный свод, арка, из красных таких кирпичей, понимаете? А под аркой висит колокол, и его раскачивает ветер, он звонит. Невозможно, ведь они тяжелые, ваши колокола, правда? А внизу вода, целое озеро, стены поднимаются из воды. Странно. Будто сон. Это все».

— Да, — сказал Захаров. — Что странно, то странно. А у донора?..

— Ветер и бубен. У американки тоже ветер и колокол, а у него бубенчики. И еще у одного был ветер в лицо. Итого всего три совпадения! Не ветер это!

— Хорошо подумал?

— Долго думал.

— Ах, долго? — протянул шеф. — Долго это еще не хорошо. Про стихи, конечно, выяснил?

— Выяснил, — с готовностью ответил Ким. — Стихи известные, опубликованные. Вторая половина двадцатого века, автор… м-м…

— Бродский?

— Обижаете. Бродского я бы не забыл. Сейчас посмотрю.

— Оставь, не суть. Какие будут соображения?

— Из пятнадцати реципиентов, — четко, как на кафедре, заговорил Ким, — восемь описали зрительные образы, четверо упоминали понятия и вербальные конструкции, двое — звуки, в одном случае, возможно, мелодия, один — запах. Относительно образов в четырех случаях удалось найти привязку к личным воспоминаниям реципиента. Один или, возможно, двое цитировали стихи, один — Библию, еще один — английскую художественную прозу. Эмоции, связанные с экспериментом, оцениваются в основном как положительные, хотя некоторые упоминают и волнение, тревогу. Исключение — тот, кто воспринял цитату о «жизни вечной», но он скорее возмущен действиями экспериментаторов.

— Тоже не радует, но неизбежно. Перекрывания?

— Следовые. Ветер упоминается дважды, не считая донора, еще в трех случаях можно притянуть за уши — если корабль под парусами, так и ветер. Звон — один раз, музыка — три или четыре. Пасмурное освещение — четырежды, зато в трех других — яркое солнце. Шесть раз упоминаются растения… Здесь у меня полная таблица. Но если одним словом — хреново. Сдается мне, это в ста процентах случаев их персональные воспоминания, а не отклики на кандел.

— Еще что скажешь? — у шефа было экзаменаторское настроение.

— Два варианта, — послушно отозвался Ким. — Первый: статистические флуктуации. На сотню добровольцев обычно двадцать дают трудно интерпретируемые результаты, сейчас они вышли первыми… согласен, что чушь. Идея вторая: мы опять нарвались на код. Как с шахматами.

Добровольцам, далеким от шахмат, канделы задач и партий представали в самых причудливых видах. Кто-то начинал припоминать сюжет романа, персонажами которого ему казались фигуры, кто-то воспринимал эмоциональные составляющие позиции — азарт или угрозу, кто-то видел трапеции и треугольники, соответствующие «силовым полям» ферзей и слонов, а в половине случаев ассоциации казались необъяснимыми. Так возникло понятие о «коде»: контексте канделов, вне которого единичный кандел не читается. «Кодами» были языки, японские иероглифы, музыкальная грамота, всевозможные игры, в которые играют люди.

— Лучше, — одобрил Захаров. — С одним «но»: почему сам донор заявил, что образ ему непонятен и незнаком?

— Это не так уж невероятно. Люди забывают все, что угодно.

— А тебе не показалось странным, что код у него имел вид четкого зрительного образа? Что это за код такой, а?