– Устал, не выспался сегодня. Решил, надо немного выпить. Заодно привел тебе нового клиента.
– Это ты молодец. За это тебе будет награда, две ложки рома вместо одной. – Пани Гражина поставила перед ним дымящуюся толстостенную кружку. – Три куска сахара и лимон, правильно?
– У тебя неправильно не бывает.
Он взял кружку обеими руками и сделал несколько больших, торопливых глотков.
– Ты тоже попробуй, – сказала пани Гражина, протягивая мне такую же кружку. – Лимон я уже положила, сахар, если захочешь, бери сам.
Я послушно сделал глоток. Потом еще один и еще. Вроде бы ничего из ряда вон выходящего, чай с ромом я сам себе дома регулярно готовлю. Но пани Гражина, вероятно, знала какой-то хитрый секрет, смешивала напитки в единственно правильной, идеальной пропорции. Ну или просто ром у нее был какой-то особый. Или чай. Или вода. Во всяком случае, результат получился сногсшибательный. Неописуемый. Невоспроизводимый.
– Так не бывает, – твердо сказал я.
– Иногда бывает. – Мой серебряный благодетель улыбнулся, отдал пани Гражине пустую кружку, погасил сигарету, надел свою ужасающую маску, неуклюже сполз с табурета, придерживая балахон, взял ходули и поспешно вышел не оборачиваясь, бросив с порога: «Спасибо, увидимся».
– Еще? – спросила хозяйка, заговорщически глядя мне в глаза и постукивая пальцем по опустевшей кружке. – Или кофе мой попробуешь?
– Попробую, – сказал я. – Все попробую, что дадите. Теперь я целиком в вашей власти.
– Это хорошо, – рассеянно кивнула пани Гражина, водружая на маленькую электрическую плитку самую настоящую медную джезву. – Это мне нравится. Но придется подождать. Хороший кофе варится долго; собственно, чем дольше варишь, тем лучше результат… А где ты в Вильно живешь?
– На Савицкё.
– Не знаю такой улицы. Небось какой-нибудь новый район?
– Нет-нет, в центре. Если от проспекта Гедиминаса по Тумо-Важганто вниз к реке спускаться…
– Не понимаю, – вздохнула она. – При мне все улицы назывались иначе.
Я вспомнил, как Рената щеголяла знанием старых русских, дореволюционных еще названий улиц, и неуверенно сказал:
– От Георгиевского проспекта. Вниз по… э-э-э… Арзамасской, кажется. Если не путаю. Так вот от этой самой Арзамасской первый поворот налево.
Пани Гражина оживилась.
– По Арзамасской от Георгиевского, вниз и налево? Вознесенская, что ли? Ну точно, Вознесенская. Так вы, выходит, в Лукишках живете. То-то у тебя глаза татарские.[35]
– Вообще-то, мы всего несколько лет назад там поселились.
– Значит, хорошо угадали. А я первые пятнадцать лет своей жизни жила в конце Погулянки. Потом отец умер, и мы с мамой перебрались во Львов, к ее родне. А в Краков я уже сама переехала, когда подросла. Давно это было. Ты даже представить не можешь, как давно. А если скажу, не поверишь.
– Я сейчас, пожалуй, всему поверю, – улыбнулся я.
– После моего чая? – кокетливо уточнила пани Гражина.
– И после чая тоже.
– «Тоже»? – удивилась она. – Вроде ты больше ничего пока не попробовал.
– Достаточно того, что я сюда попал, – сказал я. – Это само по себе удивительно.
– Ты имеешь в виду, что кафе почти невозможно найти? Да, мне все так говорят. Считается, это очень плохо для бизнеса. Но на деле совсем не так плохо, как кажется. Это сейчас тут пусто, а с утра и по вечерам полно народу. Мест порой не хватает. А во время оккупации это меня спасло.
– Какой оккупации? – Я сперва ушам своим не поверил, а потом понял, что она имеет в виду. – В смысле, при социализме?
– Ну, тогда было совсем нетрудно выкрутиться. А вот что при немцах закрываться не пришлось – этим я до сих пор горжусь. Они мое кафе так и не заметили. Только один офицер заходил время от времени, но он был хороший человек. Приносил мне кофе в зернах, просил: «Свари». Пил, а потом плакал, как будто это не кофе, а водка. Платил всегда шоколадом. Я его жалела, у бедняги на лбу было написано, что долго не проживет. Так и вышло…
Господи, это сколько же ей лет, если не врет, содрогнулся я. Еще одна долгожительница на мою голову. Как сговорились они все. На всякий случай переспросил:
– Хотите сказать, во время Второй мировой войны ваше кафе уже существовало?
– Я открыла его в двадцать шестом году, – усмехнулась пани Гражина. – Не трудись говорить, что не веришь. Никто не верит. Я родилась сто восемнадцать лет назад. Но прожила всего шестьдесят пять.
– То есть на пятьдесят три года меньше? Интересная арифметика, – растерянно пробормотал я, не зная, куда прятать глаза, чтобы не обидеть добрую хозяйку.