Ключ из желтого металла

– Ерунду какую ты говоришь, – сердито сказал я.

– Может быть. А может, и нет. У тебя есть часы?

– У меня есть телефон. Он показывает время. Обычно этого достаточно. Но сегодня он, похоже, сломался. Там все время двадцать два двадцать четыре, и…

– Покажи, – попросила она. Взяла телефон, повертела в руках. – Двадцать два двадцать четыре, да. Сломался, говоришь? Ну-ну. А починить пробовал?

– Никогда в жизни не чинил телефоны.

– Но хоть что-то ты с ними делаешь, прежде чем выбросить? Или сразу в мусор?

– Ну как тебе сказать. Можно попробовать его выключить, а потом опять включить. Иногда перезагрузка помогает.

– А сегодня ты это делал?

– Как-то не подумал. Голова квадратная, ни черта не соображает, и вообще не до того. Давай его сюда.

Выключаться телефон не желал, но у меня в таких случаях разговор короткий: вынуть аккумулятор, потом поставить его на место и нажать соответствующую кнопку, большого ума тут не надо, даже я справляюсь. Некоторое время телефон обиженно молчал, не реагируя на прикосновения, но наконец затренькал, засветился и потребовал ввести пин-код. После чего выдал мне все те же двадцать два двадцать четыре, будь они неладны. Я так рассердился, что дар речи потерял. Зато обрел наконец способность соображать. Залез в настройки и, яростно нажимая кнопки, поменял осточертевшие мне цифры – просто так, от балды, не задумываясь, сколько сейчас на самом деле. Двадцать два на ноль четыре. Двадцать четыре на пятнадцать. Результат мне понравился. Четверть пятого – очень хорошо. Пусть уже наконец наступит утро, хотя бы на отдельно взятом дисплее моего поломанного телефона. И делайте что хотите. В последний момент я сообразил, что надо поменять и дату. Одиннадцатое апреля на двенадцатое – полночь-то уже давно миновала. Теоретически.

– И так будет с каждым, – удовлетворенно сказал я, убирая телефон в карман.

– Погоди, – сказала Мирра, все это время заинтересованно наблюдавшая за моими манипуляциями. – А ну-ка, достань его обратно. Покажи мне.

Я пожал плечами, но телефон отдал. Пусть любуется. Мирра взяла его осторожно, как будто телефон был одушевленным, очень хрупким и, возможно, кусачим зверьком. Уставилась на дисплей. И вдруг торжествующе подпрыгнула.

– А теперь четыре шестнадцать! – воскликнула она. – Ну ты молодец! Надо же! Сработало! Мне бы и в голову не пришло. А ты!

– В смысле, починил часы в телефоне? – спросил я, удивленный такой бурной по сравнению со скромными масштабами достижения реакцией. – Это хорошо. Осталось узнать, сколько сейчас на самом деле времени и…

– Не нужно тебе ничего узнавать, – строго сказала Мирра. – Сейчас четыре шестнадцать… уже четыре семнадцать, с чем тебя и поздравляю.

– Думаешь, я угадал? Что-то не верится.

– Ты не угадал. Ты так выбрал. И время пошло. Скоро наступит утро – уже светает, смотри. – Она развернула меня к окну.

И правда, утро. Непроглядная чернильная тьма как-то незаметно превратилась в синеватое туманное месиво, а далекий горизонт украсился бледной канареечной полосой.

– Теперь этот поезд точно куда-нибудь приедет, – сказала Мирра. – Все будет хорошо – уже хорошо. Пациент скорее жив, чем мертв. Ты молодец, оказывается. Только, знаешь, лучше не спи больше. Потерпи, пожалуйста.

Мирра была ужасающе серьезна. Впрочем, засыпать в этом чертовом поезде я и сам больше не собирался. Хватит с меня.

– Надеюсь, у проводника найдется кофе, – мрачно сказал я, заранее содрогаясь от вкуса растворимой бурды, встреча с которой казалась неизбежной и, что еще хуже, почти желанной.

– Очень хорошо, – кивнула Мирра. – Тогда мы просыпаемся.

Не дожидаясь ответа, распахнула дверь, ведущую в соседний вагон, пропустила вперед собаку, шмыгнула следом, дверь захлопнулась с оглушительным грохотом, как взорвалась.

– Ты куда?

В глубине души я понимал уже, что дело безнадежное, но все-таки сунулся следом – никого, конечно. И туалет, к слову сказать, совершенно свободен, значит, никто там не прячется. Одна надежда, что Мирра и пес скрылись в каком-нибудь купе. То есть я, конечно, догадывался, что они просто исчезли, но у меня не было сил с этим соглашаться. В мою маленькую, тяжелую, отвердевшую от боли голову не помещалась новая реальность – сбрендившая, давшая себе волю, распустившая шнурки причинно-следственных связей на жестком прежде корсете, натурально распоясавшаяся. Кажется, именно о такой зыбкой и ненадежной картине мира я мечтал всю жизнь, не подозревая, насколько утомительной окажется моя овеществленная мечта. Поэтому, граждане ангелы, ответственные за полет моей скудной фантазии, давайте договоримся, что у Мирры просто было место в соседнем вагоне и специальный билет для собаки, и соответствующие справки от ветеринара, все как положено, а где они теперь на самом деле, плевать. То есть интересно, конечно, но об этом я подумаю завтра или, еще лучше, через месяц. А сейчас, черт побери, кофе, кофе и ничего кроме кофе, аминь.