Ключ

Некоторое время он тихонько наблюдал. Нет ни малейшего движения — только кружатся миры, смещаются тени под лунным светом. В воздухе не ощущалось запаха горящих в костре веток, что могло бы выдать присутствие поблизости людей. Кто бы ни выкопал эти ямы (неведомо, с какой целью), этих людей здесь уже нет. Призрак обошел яму по краю, потом спустился по спиральному пандусу на дно, как бы прощупывая привыкшими к темноте глазами бархатный мрак входа в пещеру. Войдя внутрь, он настороженно прислушался, затем вынул из кармана маленький фонарик-карандаш и включил его.

Во тьме пещеры тоненький луч засиял, как взорвавшаяся атомная бомба, и Призраку пришлось прикрыть глаза рукой. Пещера была пуста — ни единого следа человека, вообще никаких следов. Чтобы докопаться до пещеры, нужно было потратить немало времени и сил, но в ней не было ни древностей для археолога, ни запасов полезных ископаемых — значит, должна быть какая-то другая причина. Если пещеры пусты, то до них докапывались, чтобы что-то здесь спрятать либо унести нечто такое, что лежало здесь раньше, а теперь исчезло. Он в последний раз обвел пещеру внимательным взглядом, потом выключил фонарик и вышел наружу.

Ночь показалась ему еще темнее, чем прежде, и, поднимаясь из ямы, Призрак усиленно заморгал, стараясь восстановить ночное зрение. Он наклонился и стал изучать почву. В пыли он с трудом различил еле заметные отпечатки подошв. Они огибали яму по краю и вели дальше — туда, где глубокие колеи уходили вдаль, через пустыню, к восточному горизонту, и где уже забрезжили первые робкие предвестники зари. Призрак, прищурившись, вглядывался в эти колеи, потом поднял глаза к звездам. На небе что-то было не так. В это время года солнце восходит прямо в созвездии Близнецов, а сейчас яркое пятно света находилось явно правее. Значит, это не солнце, а что-то другое, достаточно мощное, чтобы рассеять чистую тьму ночной пустыни.

А на таком расстоянии лишь одно могло дать подобный эффект — там должен быть какой-то крупный поселок.

48 Штат Нью-Джерси, США

Было уже три часа утра, когда Лив прошла все формальности в Ньюаркском международном аэропорту «Свобода». Ей каким-то образом удалось не уснуть на протяжении всего двенадцатичасового перелета — девушка поддерживала свои силы, сочетая кофе с острыми опасениями, навеянные мыслями о том, что может ждать ее, если она уснет. В итоге она вышла в ярко, до головной боли, освещенный главный вестибюль аэропорта, почти пустой в этот час, полумертвая от усталости, находясь на грани галлюцинаций.

Уборщик, словно танцуя медленный вальс, двигал по плитам пола большую полировальную машину, а вялые пассажиры лениво посматривали по сторонам, примостившись за столиками единственного открытого сейчас кафетерия. Чтобы не уснуть, они прихлебывали крепкий кофе из бумажных стаканчиков. Несколько водителей в униформе образовали нечто вроде комитета по встрече, высоко поднимая таблички с чьими-то именами, написанными всеми мыслимыми видами почерка. Лив испытала приступ дежа-вю. Когда неделю с лишним назад девушка приземлилась в Турции, то увидела среди подобных приветственных надписей и свою фамилию — так она впервые встретилась с Габриелем.

Лив пробежала взглядом весь ряд застывших в ожидании лиц, прекрасно сознавая, что Габриеля здесь быть никак не может, но все равно пытаясь отыскать его. Она очень скучала по нему, хотя они и были едва знакомы.

Не обремененная багажом, девушка зашагала к выходу, легко обгоняя других пассажиров. Из-за темноты на улице стеклянные двери превратились в своего рода зеркала, и Лив, подойдя к ним ближе, с трудом смогла узнать себя. Под глазами залегли темные круги, а одежда висела на исхудавшем теле, как на вешалке. Такое впечатление, что улетала из этого аэропорта одна девушка, а вернулась совсем другая. Еще шаг к этому незнакомому отражению, и двери автоматически отворились, отражение пропало, а вместо него возникла темнота ночи, окружившая Лив.

Дик тоже обогнал толпу пассажиров: у него ручной клади не было, как и у Лив, — он не хотел терять возможность быстрого передвижения. Некоторые из тех, кто летел с ними в самолете, едва успев войти в здание аэровокзала, нагрузили себя целыми тоннами разных вещей. Дику это казалось почти равнозначным тому, чтобы заточить себя в тюрьму, мало отличающуюся от настоящей. Сам он предпочитал сохранять способность мгновенно войти куда угодно и выйти оттуда в ту же минуту, не опасаясь потерять что-то или кого-то, — вот это свобода так свобода. Он никогда особо не задумывался над тем, что чувствуют другие, — в противном случае ему вряд ли удавалось бы успешно справляться со своей работой.