Ключ

— Я бы все эти вещи, — признался Альберт, — оставил здесь, в старом доме, на новую квартиру нужно везти новую мебель.

— Ничего, пока и эта послужит. А там посмотрим. Вот разбогатеем с Демидом, тебя позовем в консультанты — гарнитур выбирать.

В это время вынесли из дверей железный столик от ножной швейной машинки «Зингер» с тисками, прикрепленными к крышке.

— Вот это техника! — ликующе воскликнул Альберт. — Специально для будущих межпланетных кораблей! Личный экземпляр конструктора. Ликуйте, люди!

— Трепло ты! — рассердился Демид. — Если хочешь знать, это моя самая любимая вещь, больше того — мой друг. Когда у меня скверно на душе, я сажусь за нее и начинаю вертеть колесо, и оно наматывает, как нитки на катушку, все мои неприятности.

Хотя такой способ избавиться от плохого настроения мог бы вызвать шутливые реплики, никто почему-то не улыбнулся, все поняли товарища.

— Минуточку, ребята, — крикнул Демид, когда все было погружено на машину, — только одну минуточку подождите.

Он не мог сказать друзьям, что хочет просто взглянуть в последний раз на свою комнатенку и сказать ей спасибо за все: за тепло ее батарей, за все радости, которые ему случалось пережить, за горести, которые минули. За все спасибо!

Он взбежал на второй этаж, каким-то помрачневшим, чужим коридором прошел в свой родной угол, и почему-то слезы навернулись на глаза. Пустая, покинутая, сиротливая его комната, но разлучаться с ней — будто навеки потерять родного человека. Взглянул на оконную решетку и нахмурился. Нужно было давно выпилить ее, попросить кого-нибудь из ребят вырезать автогеном, минутное дело — выбросить ко всем чертям это наследие дореволюционного прошлого.

Подошел к окну, взялся обеими руками за железные переплеты, тряхнул и вдруг почувствовал, что решетка качается, еще раз дернул — посыпался старый цемент, тяжелая решетка подалась и легко выскочила из гнезда в подоконнике.

Демид бросил ее на пол. За незнакомо новым окном синело яркое мартовское небо, и оттого вся комната похорошела, посветлела, будто благодарно улыбнулась: всю жизнь на нее падала тень от этой проклятой решетки! Оказывается, все так просто: подойти, не страшась, взяться за дело. А какое было бы счастье — жить в комнате с таким красивым, большим окном, и как жаль, что пришло оно, это счастье, когда дом идет на слом. Удивительно, как часто мы лишаем себя радости только потому, что и мысли не допускаем, как она доступна и близка.

Эта мысль пришла неожиданно, и Демид подумал, что теперь постарается не пропустить своего счастья. Презрительно оттолкнув ногой поверженные решетки, сказал:

— Спасибо тебе, родная моя комната. Не грусти, что я ухожу, ты возродишься новой, и так будет постоянно, всегда. На руинах будут вырастать новые дома, красивее и светлее, чем были прежде.

Сказал и, оглянувшись смущенно, подумал: «Каким-то я становлюсь сентиментальным, вроде бы рановато еще?» Засмеялся и, растроганный, выбежал из дома.

На улице, по самые края залитой мартовским теплым солнцем, ребята из шестого цеха уже расселись в кузове грузовика на узлах, диване, в креслах. Домоуправ привел дворника с молотком и гвоздями. Сейчас забьют досками двери, и дом совсем умрет.

— Демид! — вдруг послышался голос с другой стороны улицы.

Оглянулся — Лариса. В руке — портфель, на голове — беретка, волосы гладко причесаны, — обычная школьница, заканчивающая восьмой класс.

Демид подбежал к девушке.

— Видишь, переезжаем. А вы скоро?

— Скоро. Говорят, на какую-то Борщаговку. Страшное дело — деревня!

— А ты видела ее, эту Борщаговку? Нет? А говоришь! Соседями будем. Дай о себе знать, когда переедете. Ну, счастливо тебе, — взял ее руку, крепко пожал тонкие пальцы и сразу вспомнил, как совсем недавно оттирал озябший мизинец.

— Много у тебя друзей, — сказала Лариса, на мгновение задержавшись взглядом на круглом веселом лице Гани.

— Много. Переезжай быстрей… Поехали, ребята!

Последние слова он прокричал, уже взобравшись в кузов. Ольга Степановна в кабине что-то сказала шоферу, машина тронулась с места. Маленькая, одинокая фигурка Ларисы напротив обреченного на снос дома будто впечаталась в память.

Они ехали через весенний Киев и пели: «Наш паровоз, вперед лети…».

Машина с новоселами мчалась мимо бывшего завода капиталиста Гретера, внук которого теперь работает инженером на «Точэлектроприборе», мимо новых высоких домов, под мостом-путепроводом, мимо комбината печати. Поворот налево на Пушечную улицу, где когда-то в далеком прошлом жили киевские пушкари, и машина словно ворвалась в будущее, в новый район, на проспект Космонавта Комарова. Вокруг — дома, краны, новые корпуса. Ох, и красиво будет, когда все отстроится, опушится киевскими каштанами и кленами!

А вот и широченный бульвар Ромена Роллана с точными силуэтами девятиэтажных домов и молоденькими, недавно посаженными тополями, которые старательно вытягивают свои тоненькие шейки, пытаясь заглянуть в окна верхних этажей. Долго им еще придется тянуться…