Клипер «Орион»

— Вполне. Если говорить начистоту, то даже испытываю облегчение, узнав, что все так получилось. Чем дальше мы уходим от берегов Европы, особенно от Англии, тем наша затея все больше вызывает сомнений. Впервые вот сейчас, разговаривая с вестовым, я задумался: а что будет со всей командой, когда нас захватит капитан Рюккерт? В лучшем случае нам разрешат воспользоваться шлюпками, и то я сильно сомневаюсь.

— Слово офицера!

— Пустой звук. Знаете, что про вас говорят матросы?

— Понятия не имею и не интересуюсь мнением ваших матросов.

— Зря. Они говорят, что вы утопили своего друга. Стоило вам протянуть руку, и он бы остался жив.

— Он не был мне другом, жалкий нытик. Погиб потому, что не хватило воли продержаться еще несколько минут. Я тоже потерял силы, у меня окоченели руки, но, как видите, выстоял!

— Находясь в центре спасательного круга. Почему вы не уступили его, хотя бы на последние минуты? Ну, хватит! Вы вынудили меня, и я напомнил об этом досадном случае. Человек многогранен… Признаться, некоторые ваши грани у меня но вызывают симпатий.

— Так вы прекращаете борьбу, когда спасение так близко? Подумайте о ваших убеждениях, о данном слове, о чести офицера!

— Вот эти-то привитые с детства понятия и мешают мне продолжать. Давайте ликвидируем нашу организацию. Пока, и посмотрим, как будут развиваться события, особенно в английских и голландских колониальных водах. Впереди Голландская Индия, Сингапур, Гонконг.

— У меня нет ничего, кроме горьких слов и возмущения. Все же я постараюсь понять вас. Но у меня есть еще один план. Я гарантирую успех. Сегодня ночью мы с вами входим к радисту, связываем ого, и я передаю сведения на крейсер. К утру, развив максимальную скорость, он догонит нас. Вы слушаете меня?

Новиков выругался по-русски и отвернулся к стенке. Полежав так несколько минут, он повернулся к разъяренному барону:

— Не горячитесь, мой друг. На клипере только и разговору, что о вашей забывчивости. Ваш блокнот стал предметом пристального изучения. Так что поберегите энергию для объяснения с капитаном. Он хотя и добр и с виду — шляпа, но вы его еще не знаете. Не каждый бы решился на побег из Плимута и так блестяще прошел по Английскому каналу среди сторожевых кораблей.

— Объяснения? — сникая, спросил фон Гиллер. — О каких объяснениях вы говорите? Шифр?

— Именно. Уже идут разговоры среди офицеров. А теперь сядьте и молча обдумывайте, как будете выкручиваться. Я тоже хочу собраться с мыслями, мне, по всей вероятности, придется выступать в качестве свидетеля.

— Почему вы молчали?

— Не находил нужным. И по правде говоря, слегка жалел вас, не хотел расстраивать раньше времени. Теперь пришла пора подумать. Надеюсь, вы займетесь этим молча, а я тем временем немного отдохну в тишине.

— Какой эгоизм! — искренне возмутился барон фон Гиллер и уставился в иллюминатор.

— Вот и прекрасно, — сказал по без злорадства артиллерийский офицер.

Новиков оказался прав. Вечером пришел Феклин и, не скрывая радости, сказал:

— Ваше благородие, передайте своему квартиранту, что командир требует их на ферменную разделку. Ишь щерится, сукин кот! Сейчас ты у нас пощеришься.

Сердце у капитана-цурзее часто заколотилось, когда он вошел в кают-компанию. Во главе стола сидели командир, старший офицер, старший механик, радист, весело глядевший на вошедшего. Здесь же находились и другие офицеры, отец Исидор, несколько матросов. Скоро зашел и артиллерийский офицер и сел, понурив голову, на свое место за обеденным столом, рядом с гардемарином Бобриным, у которого был удивленно-испуганный вид.

Фон Гиллера подвели к «скамье подсудимого» — ящику из-под консервов, специально принесенному для этой цели, так как на корабле не было переносной мебели, все столы и стулья намертво привинчены к палубе.

— Садитесь, подсудимый! — четко сказал радист по-немецки.

— Все ото весьма странно. Какой-то фарс, — высокомерно сказал капитан, опускаясь на ящик. Раздался треск. Матросы засмеялись. Холодок пробежал по спине барона от этого смеха, он тоже слабо улыбнулся и, ища сочувствия, обвел взглядом присутствующих. Сочувствия он не обнаружил, только любопытство и холодную враждебность. За спиной у него стали два матроса. У них винтовки с примкнутыми штыками. Он вспомнил, что эти матросы шли за ним от самых дверей каюты, но тогда он не придал этому значения: корабль был военный и он часто видел матросов с винтовками.

Дело принимало скверный оборот, и он попросил командира объяснить, что все это значит. Тот ответил по-русски, а радист перевел:

— Вы находитесь в суде военного трибунала в качестве обвиняемого.

Фон Гиллер выразил недоумение: только сегодня он и все присутствующие здесь офицеры разговаривали с ним по-английски и великолепно понимали друг друга.

— Переведите: утром вы находились почти на правах члена нашего экипажа, хотя формально и являлись военнопленным, а сейчас мы обвиняем вас в шпионаже в пользу Германии и потому относимся к вам как к подсудимому. По законам нашей страны подсудимый может давать показания на своем языке, чтобы облегчить свою защиту.