Клипер «Орион»

— Рабочий класс всего мира. Солидарность пролетариев всех стран! — торжественно ответил радист и добавил: — И последнее самое важное сообщение, — он полузакрыл глаза и прочитал на память: — «Семнадцатого марта в Екатеринославе открылось заседание Второго Всеукраинского съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Собралось свыше тысячи делегатов. Из них 401 большевик, 414 левых социал-революционеров, украинских социал-демократов 100». Далее много пропущено, но резолюцию удалось принять. Съезд вынес резолюцию, в которой сказано следующее:

«Второй Всеукраинский съезд Советов, являясь выразителем воли украинской демократии, постановляет, что украинский трудовой народ будет бороться против завоевателей и душителей революции, против империалистов всего мира, но вместе с тем примет через свои полномочные органы все меры к прекращению войны и выработке приемлемых для трудящихся условий мира.

Съезд выражает уверенность, что трудовой народ Украины, идя рука об руку со всем рабочим классом России, для защиты революции объединившись в международном социалистическом конгрессе с рабочими всего мира, выйдет из тяжелого положения при пожаре мировой революции». Вот этот документ тоже говорит кое о чем, — закончил радист.

— Гм. Скажите, как сильно сказано! — Командир поднялся и прошелся по наклонной палубе. — Тысяча делегатов — это немала, это целая Рада. Представители миллионов. Хочется верить. Ох, как хочется верить, что выстоят. Ну и все?

— Да. Есть еще кое-что, пока несущественное.

— Именно?

— Перехватил новую шифровку из Южной Америки.

— Ну южноамериканцы пас мало интересуют. Я все забываю, что шифровки — ваше увлечение.

— Необыкновенно интересно разгадывать эти ребусы. Вы знаете, в принципе они просты. Ключ к ним дал Эдгар По. Помните рассказ «Золотой жук»?

— Да, как же. Ну, хорошо. Все?

— Почти. Я еще хотел доложить, что ваше сообщение о гибели «Грейхаунда» и У-12 передано.

— Сообщили, кто остался жив?

— Сообщил. Добивались, кто передал.

— Ну, а вы?

— Отстукал: «Летучий голландец».

— Ох, Лебедь, Лебедь, вы всегда с фокусами. Будут искать теперь в справочниках Ллойда такой корабль. Вот теперь, видно, запас информации у вас исчерпан?

— Да, но я хотел доложить, что в рубку опять приходил немецкий подводник.

— Ну?

— Всем интересуется, просит, чтобы я научил его работать на ключе, хотя мне кажется, он уже умеет это и без моей помощи,

— От скуки. Поймите его положение. Ему хоть как-то надо убить время. Стучать на вашем аппарате ему не давайте. Но запретить ему бывать в радиорубке как-то неудобно. Вот так, голубчик.

— Есть, гражданин капитан второго ранга, но если позволите, то я скажу, что барон производит впечатление человека с тройным дном.

Командир засмеялся.

— С тройным. Что-то очень сложная конструкция. Про людей или, вернее, чемоданы с двойным дном — слыхал, а с тройным — впервые, да еще у немецкого барона.

— Видите ли, разница та, что двойное дно легче обнаруживается. Тройное — гораздо труднее.

— Ну хорошо, хорошо, попробуйте заглянуть в него поглубже, это по нашей части.

Старший офицер извинился и отвел командира в дальний угол мостика:

— Воин Андреевич, я согласен с мнением нашего телеграфиста. Барон всюду сует свой нос

— Ну, ну, Николай Павлович., разве можно так относиться к военнопленному? Он офицер. У него есть понятие о чести. К тому же он и дворянин. Нет, нет, прошу явно не выражать ему антипатии. В нас, мамочка моя, еще сидит воспитанная за годы войны неприязнь к немцам. Я сам иногда ловлю себя на том, что начинаю думать, что без него было бы поспокойней. Хотя так судить о человеке несправедливо. Вы не находите?

— К сожалению. Я посадил бы его под арест или воспретил ходить в места, непозволительные для посторонних.

— Нет, нет, нельзя так. Ах, я не отпустил еще радиста. Герман Иванович, спасибо, дорогой, ловите там все, что можно, особенно, что делается во Владивостоке. С новостями, как всегда, ознакомьте весь экипаж.

Сказав «есть», радист опять было поднес руку к уху, да, вспомнив о фуражке, сделал волнообразный жест, с трудом повернулся и пошел провожаемый улыбками всех, кто находился на мостике.

Прежде чем пройти на бак, где его тоже ждали подвахтенные матросы и унтер-офицеры, он заглянул к себе в радиорубку. Там он застал барона фон Гиллера и Лешку Головина. Пленный сидел за столом радиста, надев наушники, и сосредоточенно слушал. Увидев кондуктора, фон Гиллер закивал головой, заулыбался, не снимая наушников. Радист резким жестом приказал снять наушники, что тот неохотно и сделал.

Радист сказал по-немецки:

— Я несколько раз просил вас не трогать ничего в моей каюте.

— О, извините, герр кондуктор. Вы же разрешали мне иногда слушать голоса эфира. Такая невинная вещь. Прошу еще раз извинить, я ухожу, и все же с разрешения вашего любезного командира я буду еще изредка заходить к вам. — Он усмехнулся и ушел.

— Алешенька, милый мой, скажи, долго этот фон барон стучал на моем ключе?

— Да как вы ушли, дядя Герман, так он и начал тирикать, а сам таким ласковым притворился, все зубы мне скалит. Почему они у него все золотые?