Клинки максаров

— Не забывай, для какой цели предназначен этот человечишка, — донесся голос Стардаха. — Очень скоро тебе понадобится надежный телохранитель. Слух ему пригодится, а вот речь и многое другое — вряд ли.

— Мне нужен верный спутник, а не бессловесная тварь…

Зрение то пропадало, то возвращалось. Артем не видел Надежду, но чувствовал, как она что-то делает с его обнаженным мозгом. Две или три обезьяны помогали ей. Остальные продолжали пилить кости, лоскутьями сдирать кожу, кромсать кишки. Боль утратила прежнюю интенсивность, но успела почти парализовать сознание. Он уже не ощущал ни рук, ни ног. Звуки тоже исчезли, и лишь тусклое пятно света как-то связывало Артема с окружающей действительностью.

Единственным чувством, которое жило в нем помимо физической боли, была бессильная ненависть — ненависть к Надежде. Отныне (так ему казалось) она могла олицетворять для него одно только страдание.

Артем не знал, сколько времени он провел распятым на этой проклятой раме.

Были такие моменты, когда он как будто умирал, хотя и продолжал сквозь багровый смертный туман наблюдать за тем, как из частей его тела и фрагментов других тел создавалось совершенно новое существо. Когда из случайно задетого сосуда начинала хлестать кровь, к этому месту прикладывали голову змеи, и одного-единственного укуса было достаточно, чтобы унять кровотечение. Его накачивали жидкими снадобьями и с ног до головы покрывали мазями. Череп и нутро Артема по-прежнему оставались вскрытыми, и предводительствуемая Надеждой шайка очкастых бесов продолжала ковыряться там, то добавляя, то убирая что-то. Его кожа лежала в чане с гниющими отбросами и уже успела почернеть, а печень, безжалостно вырванную из чрева, одна из обезьян сунула в беспрерывно жующую пасть существа-донора. (Незадолго до этого там оказался пробегавший мимо уродец-гидроцефал).

Проблемы антисептики для максаров, похоже, не существовало, (точно так же, как и проблемы несовместимости тканей) — нигде не было видно ничего, хотя бы отдаленно напоминающего умывальник, инструмент валялся прямо на полу, среди кровавой грязи и слизи, облезлые уроды-ассистенты не стеснялись гадить прямо под себя.

Соображал Артем, наверное, ничуть не лучше, чем дышавшая и питавшаяся за него туша. На происходящее вокруг он уже давно не обращал внимания, а только трясся и хрипел, когда боль внезапно превосходила тот предел, с которым он уже свыкся. Но однажды тусклая и смазанная картина, в которой невозможно было различить никаких деталей, вдруг обрела необычайную яркость и четкость. Трубки, связывающие его с чужим телом, исчезли. А затем он почувствовал, что может говорить. Ни одной мартышки не было видно поблизости, но справа, вне поля его зрения, кто-то стоял — Артем отчетливо слышал человеческое дыхание.

— Когда же наступит конец? — пробормотал он. — Я больше не могу терпеть боль… Разве нельзя было обойтись без этого?.. Палачи…

— Я предупреждала тебя, что будет больно, — ответила Надежда. — Избавиться во время операции от всех неприятных ощущений нетрудно. Но по характеру твоей боли я определяю, все ли делается правильно. Человеческая боль имеет бесконечное количество оттенков: Поэтому для нас сложнее всего работать на мозге, который не способен ее испытывать.

— Значит, все это время ты чувствовала, тоже самое, что и я?

— Не в такой степени, конечно. Впрочем, для максара боль совсем не то же самое, что для обычного человека. В ней можно найти свою прелесть. Особенно, когда знаешь, что в любой момент эту боль можно унять.

Надежда обошла раму и стала так, чтобы он мог ее видеть. Пережив столько нечеловеческих мук, Артем был уверен, что на свете уже нет ничего, способного его испугать, — но сейчас один только вид этого прекрасного, словно изваянного божественным скульптором лица, заставил его содрогнуться. Даже свирепые мрызлы не вызывали в нем такого страха.

— Этого следовало ожидать, — Надежда едва заметно усмехнулась. — Благодарности я от тебя и не ожидала. Пока череп был вскрыт, я могла бы заставить тебя изменить отношение ко мне, но я не желаю насиловать твое сознание. Пусть все останется так, как есть.

— Если я правильно понимаю, ты теперь моя хозяйка?

— Разве тебя это не устраивает? Нам придется поладить. Отныне наши судьбы связаны даже прочнее, чем прежде. Если не хочешь превратиться во что-то еще более ужасное, чем это, — она указала на мартышку, проковылявшую мимо, — держись за меня. Моя жизнь будет зависеть от тебя, а твоя от меня.

— Когда меня снимут отсюда?