Клинки Юга

– Привет, – выдавил из себя и ногам, и трусикам, не найдя ничего лучше в словарном запасе.

За это получил мощный удар носком башмака в висок и провалился в бессознание…

13

Климент ехал настолько быстро, насколько позволяла ночная темнота. То есть – почти шагом. Его конь то и дело останавливался, чтоб принюхаться, прислушаться, убедиться, что опасности нет, и затем двигался дальше. Юноша был доволен, что ему попалась такая толковая лошадь. Сам он, из-за болящей головы, слабо ориентировался и соображал.

Погони за ним не снарядили. И тут «спасибо» надо было говорить Фредерику. За то, что он отвязал и разогнал остальных лошадей, чтоб прикрыть бегство кузена.

Азарцы, проще говоря, в потемках приняли Климента за своего – за воина, который попытался обуздать одного из взбесившихся жеребцов, только не совсем удачно. Да и представить, что кто-то может сбежать из их огромного охраняемого лагеря, было сложно.

Главным ориентиром, которого держался Климент, являлись черные силуэты горного хребта на фоне чуть более светлого, благодаря звездам и полной луне, неба.

Ночью опять было намного холоднее, чем днем. Но Климента это уже не раздражало, хотя ранее он высказывался так: «Это просто свинство: днем – жара, ночью – почти мороз».

Теперь наоборот – прохлада бодрила его, не давала размякнуть, хотя голова настойчиво требовала закрытия глаз и погружения в царство снов.

Еще – очень хотелось пить. Да и поесть Климент бы не отказался. Однако и об этом, как и об отдыхе, он старался даже не думать, чтобы не делать дорогу еще тяжелее.

Так – цепляясь за гриву лошади и жмурясь, чтобы хоть что-то увидать в ночи, он и продвигался куда-то вверх.

Один раз, услыхав сильный шум со стороны лагеря азарцев, Климент чуть было не повернул обратно. Но, памятуя о приказе Фредерика слушаться беспрекословно, тронулся дальше, бесконечно укоряя себя за то, что произошло в последний день.

Во-первых, за горячность, проявленную в бою. Как Судья, он не смел так распускаться.

Во-вторых, за неподчинение приказам старшего в их маленьком отряде. Это вообще тянуло на преступление. И при одной такой мысли Климент обозвал себя несколько раз скотиной.

В-третьих, за то, что Фредерик остался во вражьем стане, разгребать заваренную с его, Климента, «легкой» руки кашу. Он же, цельный Судья, был отослан, как недавно – юнцы из Ветряного.

В недавнем прошлом, года три назад, случилось нечто похожее. И те неприятные события часто всплывали в памяти Климента, как упрек его привычке торопиться в делах и словах…

Тогда он только вступил в должность Судьи Северного округа, заменив лорда Конрада, предавшего Королевский дом. Клименту едва исполнилось семнадцать лет.

Нельзя сказать, что ему в новинку было вести расследования, наказывать преступников и рисковать при всем при этом жизнью. Отец, Восточный Судья Освальд, часто брал его и старшего Бертрама с собой в разъезды по округу, обучал тонкостям судейского дела, «натаскивал» сыновей, как опытный волк молодых волчат. Но даже лорд Освальд больше надежд возлагал на рассудительного и хладнокровного старшего сына, а о резвом и чересчур быстром в суждениях и действиях младшем говорил только «надо ему перебесится».

Именно из-за торопливости и проиграл Климент свое первое дело Судьи.

Это случилось зимой, в поселке Белокамье в северных скалах, куда он поехал для разбирательств по просьбе местных жителей. Они прислали новому Судье Северного округа письмо, в котором кратко изложили суть своего дела.

В Белокамье перед зимними праздниками пропала девочка одиннадцати лет. Поиски селяне организовали сами, и через пару дней усилия дали результат – ее нашли, но изнасилованной и задушенной, в сугробах у реки.

Тот, на кого пали подозрения, был определен сразу.

В поселке за неделю до ужасных событий появились два сапожника – отец и сын. Они колесили по стране на своей маленькой повозке, которую тащила приземистая пегая лошадка, в поисках работы. Всяк ведь по-своему зарабатывает на кусок хлеба. И так получилось, что зимние праздники они приехали встречать в это горное село, мастеря башмаки и сапоги местным крестьянам.

На старого сапожника никто плохого не подумал – тот был слишком дряхлым – ему уже за семьдесят перевалило. А вот на его сына – мужчину лет пятидесяти – все сразу указали пальцем. Он-де, злодей, над девочкой надругался и убил ее, чтоб его не выдала. То, что это мог сделать кто-то из своих, крестьяне и думать не могли – все хорошо знали друг друга, а убитая считалась красавицей и всеобщей любимицей.

Так как преступник был пришлый, то самосуд ему устраивать не годилось (хотя вначале бока сапожнику намяли славно), и для справедливого решения позвали Судью. К тому же и отец обвиненного на коленях ползал перед крестьянами, умоляя не казнить сына без положенного суда. А горцы и в самом деле были готовы сбросить сапожника в пропасть. Но порядок есть порядок…