Клинки Юга

Линар судорожно сглотнул. Фредерик закрыл глаза и продолжил:

– Когда я рассказал обо всем Судье Конраду, он не промолвил ни слова. Он просто взял из стоек меч моего отца и отдал его мне. И я понял: я все сделал правильно, я стал Судьей. Судья – это тот, кому не все равно, что где-то творится зло. Судья не сидит на месте и не ждет, когда его попросят быть Судьей. Пока жив, он ищет зло, как волк ищет добычу. Находя – убивает… Мне не все равно, мастер, вы понимаете? И я хочу, чтоб такими же были мои сыновья. Этому я хочу их учить, когда вернусь домой. Судей должно быть больше, чем таких, как Галер. А то в последнее время все наоборот… И, если что, вы расскажете моим сыновьям обо мне, все смешное и все печальное. Вы, Элиас и остальные… Мои рассказки хоть немного меня заменят.

– Я все понимаю, – тихо, но вполне ясно ответил Линар.

Фредерик еще раз вздохнул и вдруг пожаловался:

– Что-то у меня ощущение, что я одним легким дышу: тяжело и больно. Похоже, моя хворь не дремлет – расползается по телу…

– Вам бы поесть, сэр, – заметил доктор. – Вы со вчерашнего вечера ничего не ели. Только воду пьете.

Молодой человек мотнул головой. Почему-то сами мысли о еде вызывали у него чуть ли не тошноту.

– Тогда – спите, сэр. Сон всегда хорошее лекарство для больного, – ответил Линар и подал королю плащ, чтоб тот укрылся.

Фредерик послушно закрыл глаза, ему ведь, в самом деле, именно этого хотелось – спать… Закрыл глаза – и полетел.

По траве, по воде, по воздуху, над песками, над степью, над болотом. Назад-назад, домой-домой. Там – в беседке, увитой виноградными ветками – королева Марта в светлом платье, перебирает пальцами струны на лютне и поет, тихо-тихо. Даже не поет – шепчет. Так же тихо катятся слезы по ее белому лицу. Надо сесть рядом, обнять супругу, вытереть эти горькие капли, осторожно касаясь нежной кожи щек. Рука королевы кладет лютню в сторону, прижимается к его груди – к сердцу. «Тебе не все равно, – шепчет Марта. – А я, а дети, а дом родной – это тебе не все равно?..» Фредерик не хочет отвечать – хочет держать ее в своих руках и крепкими, жаркими объятиями доказывать, что не все равно…

– О чем вы так долго балагурили? – спросил Линара Элиас, вернувшийся от реки, где он умывался и стирал рубаху.

– Плохо дело, – хмуро ответил доктор, в сотый раз перебирая мешочки и коробочки в своей лекарской сумке. – Хворь затягивает короля, как трясина. Медленно, но верно. С каждым днем ему хуже и хуже: он худеет, он слабеет. Я же не знаю, чем помочь. Пересмотрел все тетрадки этого Бруры и ничего не понял, ничего не узнал. Моя мазь если помогает, то очень, очень слабо. Как сказала бы моя шустрая Орни – «ты опять в луже, мастер». А он, – Линар кивнул на спящего Фредерика, – он, похоже, смирился с тем, что смерть подбирается ближе и ближе… Что-то будет завтра?

Элиас молчал, нервно дергая траву и перетирая ее меж своих огромных ладоней. Слова о том, какую просьбу он обещал выполнить, если болезнь совершенно одолеет короля, пытались вырваться наружу. Но молодой человек мотнул головой и крепче стиснул зубы и губы. Он правильно рассудил: Фредерику не понравится его болтливость. И он вполне может разорвать с ним все узы дружбы, если узнает, что их договор стал известен еще кому-то. Поэтому молодой рыцарь бросил истерзанные пучки травы в костер и сказал:

– Что будет – то будет. Не больше и не меньше из того, что положено.

Линар посмотрел на парня с нескрываемым удивлением, а тот отмахнулся, видя, что такими фаталистическими речами ошеломил доктора:

– Не думаю я, что, сидя и в сотый раз обговаривая наши проблемы, мы что-то изменим к лучшему. А самое лучшее сейчас, что надо сделать, – это пойти спать, чтоб завтра утром продолжить путь бодрыми и отдохнувшими. Потому что завтра, как и сегодня, будет очень жарко.

– Точно-точно! – отозвался на его слова Аглай. – Видали, каким кровавым было солнце на закате? Верный знак – завтра жара.

Линар развел руками и проворчал, будучи совершенно недовольным событиями прошедшего дня:

– Ну, коли так, то и я пойду в траву упаду. Авось, хоть во сне что хорошее увижу да услышу, – раздраженно швырнул в сторону лекарскую сумку, которая так же не в первый раз его разочаровывала, и побрел в сторону своих седла и попоны – сооружать из них ложе и почивать.

Но бедолаге-доктору очень долго не удавалось заснуть, как бы уютно он ни устраивался. Сперва ему казалось, что спокойно отдыхать мешают степные кузнечики, громко стрекочущие, фыркающие невдалеке лошади и шуршание травы от ветра и от шагов двух караульных – Франа и Генрика. Потом стал раздражать храп Люка и Аглая, которые почивали рядом. Затем в сонную, но упрямо думающую, голову завернула спасительная мысль об усыпляющих каплях, и доктор пополз искать несправедливо кинутую сумку. Еще через минуту, найдя нужный флакончик и надышавшись паров из него, Линар уснул наконец. Там, куда приполз. И отсутствие седла под головой и согревающей попоны на плечах его совершенно не обеспокоило.

Его сон, больше похожий на провал в бездонный колодец, был прерван встряхиванием и громким басом Платона: