Клинки императора

– Да, – отозвался он наконец.

– Ты вернул его в стадо?

– Нет.

– Почему?

– Оно было убито. Очень жестоко.

Тан положил кисть и одним текучим движением поднялся на ноги, впервые за все это время повернувшись лицом к ученику. Он был высок, почти одного роста с Каденом, и тот внезапно почувствовал, что в тесной келье как будто стало очень мало места. Глаза монаха, темные и острые, словно заточенные гвозди, пришпилили Кадена к месту. Дома, в Аннуре, ему случалось видеть людей с запада Эридрои или с крайнего юга, укротителей диких зверей, которые могли подчинять своей воле медведей и ягуаров одной лишь силой взгляда. Сейчас Каден чувствовал себя как одно из этих животных: только сделав над собой усилие, он смог выдержать взгляд своего нового умиала.

– Скалистый лев? – спросил монах.

Каден покачал головой.

– Голова была оторвана от шеи, словно отрублена. И кто-то выел мозг из черепа.

Тан несколько мгновений смотрел на него, потом показал на кисть, плошку с чернилами и пергамент, лежавшие на полу.

– Рисуй.

Каден уселся, чувствуя некоторое облегчение. Какие бы сюрпризы ни были ему уготованы под опекой Рампури Тана, по крайней мере, некоторые привычки тот разделял с Хенгом – слыша о чем-либо необычном, он тут же требовал рисунок. Что ж, это было несложно. Каден сделал два вдоха и выдоха, сосредоточил мысли и вызвал сама-ан. Сцена заполнила его внутренний взор во всех своих деталях: намокшая козья шерсть, свисающие куски плоти, пустая чаша черепа, отброшенного, словно разбитый горшок. Он окунул кончик кисти в плошку и принялся рисовать.

Работа продвигалась быстро – обучаясь у монахов, он имел предостаточно времени, чтобы отточить свое мастерство. Закончив, Каден опустил кисть. Изображение на пергаменте могло бы быть отражением его ума в неподвижной воде озера.

Молчание заполнило пространство за его спиной, огромное, тяжелое как камень. Каден чувствовал искушение оглянуться, но ему было сказано только сесть и рисовать, ничего больше. Рисунок был закончен, так что теперь он просто сидел.

– Это то, что ты видел? – наконец спросил Тан.

Каден кивнул.

– И у тебя хватило самообладания, чтобы остаться и сделать сама-ан.

Кадена заполнило удовлетворение. Возможно, обучение под руководством Тана в конце концов окажется не таким уж и страшным…

– Что-нибудь еще? – спросил монах.

– Больше ничего.

Обрушившийся удар был настолько жестоким и неожиданным, что Каден прикусил язык. Поперек спины взвыла яркая, жгучая полоса боли, рот наполнился медным вкусом крови. Он дернулся было выставить руку, чтобы защититься от следующего удара, но тут же подавил инстинктивное движение. Тан был теперь его умиалом, то есть имел полное право налагать на него повинности и наказания по своему усмотрению. Причина внезапного избиения оставалась для Кадена загадкой, однако он знал, как следует держаться при порке.

Восемь лет, проведенных у хин, научили его, что «боль» – более чем приблизительное слово для описания того многообразия ощущений, которое им обозначается. Каден узнал, как мучительно сдавливает ноги, слишком долго погруженные в ледяную воду, и как бешено колет и чешется плоть в тех же ногах после того, как они начинают отогреваться. Он изучил медленную тянущую усталость, пропитывающую мышцы, когда они вынуждены работать свыше своих возможностей, и ростки страдания, расцветающие на следующий день, когда начинаешь разминать пальцами дрожащую плоть. Есть быстрая, яркая боль чистого пореза от соскользнувшего ножа и тупая, пульсирующая головная боль после недельного поста. Монахи хин придавали боли очень большое значение. Боль, говорили они, – это напоминание о том, насколько крепки узы, привязывающие нас к собственной плоти. Напоминание о нашем поражении.

– Закончи рисунок, – велел Тан.

Каден снова вызвал в уме сама-ан, затем сравнил его с лежащим на полу пергаментом. Все детали были переданы полностью.

– Он закончен, – неуверенно сказал Каден.

Хлыст снова обрушился на него, но на этот раз он был готов. Его ум впитал боль, хотя тело слегка покачнулось от силы удара.

– Закончи рисунок, – повторил Тан.

Каден колебался. Задавать вопросы умиалу обычно было кратчайшим путем к наказанию, однако поскольку его уже и так избивали, внести немного ясности не повредит.

– Это какое-то испытание? – осторожно спросил он.

Монахи постоянно устраивали своим подопечным всевозможные проверки, в которых ученики и послушники должны были доказывать свое понимание и способности.

Хлыст снова опустился поперек его плеч. От первых двух ударов балахон порвался, и теперь Каден почувствовал, как лоза врезается в его обнаженное тело.

– Вот что это такое, – объявил Тан. – Можешь называть это испытанием, если хочешь, но имя – не то, что оно обозначает.

Каден мысленно застонал. Насколько бы странным ни казался Тан, он явно питал ту же раздражающую склонность к многозначительным афоризмам, что и остальные хинские монахи.

– Больше я ничего не запомнил, – сказал Каден. – Это весь сама-ан.

– Этого недостаточно, – ответил Тан, но на этот раз придержал хлыст.