Клин клином

Такой оборот разговора ему явно не понравился, наверно, потому он меня и поцеловал – по его виду я не сказала бы, что он вдруг потерял от моей близости голову. Я уже опасалась, не кажусь ли ему по телефону более привлекательной, чем в натуре, а как раз сейчас это было бы очень некстати.

Его поцелуй меня ошеломил. Не потому, что я ничего такого не ожидала. Нет, совсем по другой причине, надо сказать, ужасной. Оказалось, он пользуется тем же одеколоном, что и номер триста тридцать шестой...

Это было уж слишком. Дурь мою как рукой сняло, и я вдруг трезво осознала, зачем пригласила сюда полузнакомого человека... Что я вытворяю! Вот так, в одночасье, потерять остатки разума, чувство меры и порядочности! Угораздило же запутаться! Этот не в моем вкусе, хотя, если говорить объективно, он мне нравится, а тот.., того я пытаюсь ненавидеть. Я закрыла глаза и сразу увидела лицо того... А тут еще чертов одеколон. От его запаха у меня заходится сердце и в памяти оживают счастливейшие в моей жизни минуты. Так кто же сейчас тут со мной? Этот или тот?..

Но ведь на том я поставила крест! Выбросила из головы... Во всяком случае, этот меня интересует не меньше...

Я в отчаянии открыла глаза и окончательно, бесповоротно, сцепив зубы, скрепя сердце, выбрала этого. Плевать на одеколон! Решительным движением я перегнулась через диван и яростно выдернула из розетки шнур настольной лампы...

Нечеловеческое мое борение с собой дало свой результат: маячивший передо мной облик побледнел и растаял. Того больше не было, а этот, рядом со мной, оказался на уровне...

Я видела его лицо в мягком мерцании тихо играющего приемника. Он поднял голову и, опираясь на локоть, в изгибе которого покоилось мое плечо, вгляделся в меня долгим взглядом.

– А знаешь, ты очень красива, – тихо сказал он своим мягким голосом.

Только сейчас заметил? В темноте?

– Ну конечно, зеленый свет меня исключительно красит.

Он улыбнулся, не отрывая от меня взгляда. И вдруг что-то произошло. Лицо его в одну секунду неузнаваемо исказилось. Он дернулся, вытащил у меня из-под головы руку и уселся в напряженной позе, как человек, которому нанесли в темноте неожиданный удар, и теперь он с трудом приходит в себя.

– Езус-Мария, – пробормотал он осевшим голосом, – что я натворил!

О боже, что это с ним? Приступ раскаяния? Осознал вдруг всю безнравственность своего поведения?

– Что случилось? – спросила я и тоже поднялась.

– Проклятие! – простонал он и схватился за голову, невменяемым взглядом уставившись куда-то в подоконник. Я невольно посмотрела туда же, но не увидела ничего ужасающего, да и вообще достойного внимания. В полной растерянности я снова воззрилась на своего гостя, сраженного каким-то неведомым ударом, и страшное подозрение закралось мне в душу. Я молчала, ожидая объяснений.

После долгой паузы, во время которой он, вероятно, собирался с мыслями, мое присутствие и вопросительное выражение лица было наконец замечено. Поднявшись, он встал у другого края дивана.

– Послушай... – Голос у него звучал с необычайной серьезностью. – Извини меня, ради бога, но случилась крайне неприятная вещь. Я позабыл об одном деле. Допустил оплошность, которая может иметь фатальные последствия. Произойдет даже не трагедия, а самая настоящая катастрофа. Пострадаю не только я, но и многие другие. Ума не приложу, как я мог так оплошать, да и перед тобой страшно виноват. Прости, если можешь.

Простить я пока не могла, пока я только выжидала, что будет дальше. Объясняясь со мной, он подошел к телефону и взял трубку. Я машинально удалилась в другой конец комнаты, потому как с нежного возраста усвоила, что подслушивать чужие разговоры нехорошо. О чем он говорил, я не расслышала, до слуха донеслось лишь несколько слов, из которых следовало, что он сию же минуту выходит, а на всякий случай сообщает кому-то номер моего телефона. Растерянность моя улетучилась, уступив место злости, и я почувствовала, как душа моя в ярости бьет копытом. Я продолжала хранить молчание, горделивое и холодное.

Он закончил разговор и повернулся ко мне, уже окончательно овладев собой.

– Сейчас я не могу тебе ничего объяснить, – бросил он, лихорадочно одеваясь. – Представляю себе, как я выгляжу в твоих глазах, но поверь: дело гораздо серьезней, чем ты можешь себе вообразить. В свое время я тебе все объясню, если, конечно, ты захочешь выслушать. Надеюсь, еще удастся предотвратить катастрофу.

Вид у него был встревоженный и мрачный, но уже более-менее в пределах нормы. Одевшись, он подошел ко мне. Я стояла молча, курила сигарету и наблюдала за его действиями.

– Иоанна, прости меня... Постарайся простить!

Не отвечая, я проводила его в прихожую. У двери он, помедлив, обернулся.

– Могу я тебе еще когда-нибудь позвонить?

– Разумеется, – с ледяной любезностью процедила я.