Клятва Смерти (СИ)

‒ Вы чего раскричались среди ночи? ‒ на шум вышла Мира, которая только-только собралась спать, и скандал явно мешал выполнить задуманное. Она мельком заглянула в проем, стараясь разглядеть, что так вывело из себя Саймана. Лучше бы она этого не видела. Прикрыв рот рукой, она просто замерла, сердце сжалось от боли, а на глаза навернулись слезы, и к горлу подступила тошнота. Ей пришлось приложить много усилий, чтобы отвести взгляд, чтобы картина Сазгауса в объятиях Марвало больше не разрывала ее изнутри, но тщетно.

‒ Только посмотри, что бесстыдница вытворяет, когда мы все думаем, как ее защитить от Зеда! ‒ не помогал и Сайман.

‒ Меня это не касается, ‒ охрипшим голосом выдавила Мира и исчезла из проема, убегая по коридору, куда глаза глядят, если бы они что-то видели в этот момент.

Но ни первого, ни вторую никак не смутили пришедшие на крики люди. Только во взгляде Сазгауса читалась злость, которую сам жрец мог еще ни разу не видеть в его глазах. Весь процесс соития замер, будто бы кто-то остановил время, и две пары неудовлетворенных глаз смотрели на Саймана.

Когда Сазгаус почувствовал, что Мара желает с него слезть, он не стал держать, а сам сел в гамак вслед за ней.

‒ Прости, настрой пропал, ‒ шепнула Марвало Сазгаусу и с достоинством на лице обнаженная прошла по каюте, подбирая с пола свое платье. Она хоть его и держала, но надевать не торопилась. Лишь встав перед Сайманом, она взглянула на него не менее мягкими глазами, как у Сазгауса. И лишь после нескольких секунд попыток разглядеть что-то в лице жреца, она прошептала… прошипела с не присущей ей злостью: ‒ Почему меня должны волновать твои чувства, если тебе насрать на мои?

Это было последней каплей. Он собирался покинуть её, но серьезно считал, что Мара во имя его памяти станет святой? Почему она должна делать ему приятное, а он вместо того, чтобы сделать что-то приятное в ответ, продолжал гнуть свою линию?

Все верующие ‒ психи и фанатики.

Она надела платье на голое тело и прошла мимо Саймана, не слушая его и не смотря на него. Только после того, как спина Мары скрылась во тьме, Сазгаус позвал Саймана, чтобы тот еще и его послушал. Выражать свою злобу он не собирался, хоть и не скрывал своего раздражения, особенно, когда увидел реакцию Птенчика на все случившееся.

‒ Вот скажи, ‒ начал он, наклоняясь к полу и подбирая свои штаны, ‒ ты кому хотел сделать лучше своим ором? Если тебе по каким-то причинам недоступно удовольствие, так что ж ты так лицемерно лишаешь удовольствия других? Обидел одну девушку, оскорбил другую, разбудил соседей… Молодец, а не жрец.

‒ Не приближайся больше к ней, ‒ со злостью предупредил Сайман. Пусть он жрец, и все его считали безобидным, но он мог пустить в ход далеко не безобидные приемы. День в темной клетке или на кресте под палящим солнцем покажутся Сазу отрадой по сравнению с тем, что мог сделать Сайман, если увидит их снова вместе. Он не святой, да он даже жрецом стал по принуждению.

Объясняться перед убийцей он не собирался, а потому прошел в их с Марой каюту. Когда уже до ее глупой головы дойдет, что ее нигде не примут, если она продолжит себя так вести? Ей путь только в бордель, где ею будут восторгаться за плату, а переступив порог, презирать. Не такой жизни он ей желал. Резко распахнув дверь, он собирался вылить на нее порцию новых нравоучений, но она его настолько разозлила, что он не мог сейчас нормально говорить.

‒ Случай в деревне тебя ничему не научил? Не можешь по-хорошему, будем по-плохому. У меня нет желания бегать за тобой и следить, чтобы Зед тебе ничего плохого не сделал, ‒ бросил он ей и захлопнул дверь с наружной стороны. Ручка выпала, и на месте замочной скважины проросли толстые лианы, которые лучше любого замка заперли дверь по всему периметру, что теперь только огнем и открывать.

А Сайману нужно было успокоиться. В таких случаях ему всегда помогали упражнения, которым его обучили в монастыре. Они тренировали не только тело, но и дух, поэтому он отправился наверх, на свежий воздух, где его мысли могли бы очиститься.

Из темноты коридора, из самого-самого темного уголка, куда не проникал свет даже днем, на открытую дверь каюты Сазгауса уставились два горящих глаза. Взгляд предвещал только беду тому, на кого был устремлен. Зед не простит того, кто посмел прикоснуться к его женщине, и этот грех он мог искупить только кровью.

Когда дверь закрылась, Зед бесшумно приблизился. В его руке сверкнул нож, отразив заблудившийся лучик лунного света. Зед долго всматривался из темноты в дерево, будто видел сквозь него и заранее представлял те ужасы, которым предаст Сазгауса. Это будет трудно, он знал, ведь даже за закрытой дверь ощущал ауру убийцы, но не невыполнимо. Он дал немое обещание темноте и облизал нож, слегка поранив язык ‒ клятва на крови ‒ после чего сделал шаг к запертой двери Марвало. «Она принадлежит мне», ‒ выцарапал он крупными буквами, чтобы все знали, что она неприкосновенна.

***