Клятва разведчика

— Возьми, Лён, — сказал Сашка. Девчонка взяла молча, не поблагодарив. И, вернувшись на место, начала делить шоколад между младшими.

— Сволочи… — прошептал Сашка. — Откупаются, что наши дома жгли…

— У них тоже дети, наверное, — сказал я. — И дома…

— Ну и сидели бы со своими детьми у себя дома, — сказал Сашка. И почти выплюнул: — Ненавижу…

— А где твои родители? — спросил я. Сашка не ответил.

Одна из девчонок бросила на пол обёртку от шоколадки. Я присмотрелся и увидел с изумлением, на миг перешедшим в ступор, невероятную надпись:

«N e s t l e»

Пару секунд я на эту надпись просто смотрел. Потом хихикнул и начал смеяться. Проснувшиеся от смеха ребята смотрели на меня с испугом, потом Тошка спросил:

— Ты чего, с ума спятил?

Я не мог ответить. Я хохотал уже в голос, с повизгиваньем, так, что даже немцы недоумённо заглядывали в дверь и переговаривались. Стоило мне бросить взгляд на эту надпись на мятой бумаге с рисунком, совсем не похожим на рисунки того же шоколада моего времени, как меня опять пробивало на хи-хи. Я ничего не мог бы объяснить, даже если бы перестал ржать.

Но я и перестать не мог…

* * *

Нас поставили впереди состава, в котором — как мы успели заметить, когда его перегоняли по параллельным путям, — были вперемешку вагоны с солдатами и платформы с орудиями. Мы с ребятами, не сговариваясь, перебрались ближе к двери — её так и не закрыли пока — и смотрели, как всё это плывёт мимо нас. Сашка негромко считал платформы, потом сказал:

— Если считать по сорок человек в вагоне, то не меньше полка… И пушек штук тридцать.

— Это, наверное, и есть артиллерийский полк, — заметил Колька. — Стопятимиллиметровые гаубицы… Сейчас бы…

Он не договорил. Один из оставшихся на часах у двери солдат, слушавший нас, что-то сказал, ткнув в эшелон, потом кивнул и ещё довольно долго о чём-то распространялся, а в конце добавил по-русски:

— Ленинград… рус конец, бум! — и показал, как взрывается снаряд. — Рус плен, — поднял руки и засмеялся добродушно.

Сашка побелел. И, прежде чем я успел хоть что-то сказать, выкрикнул:

— Сам конец! Сам плен! Гитлер капут, бум!

Я офонарел и ожидал, что сейчас начнутся, мягко говоря, неприятности. Но немец только серьёзно покачал головой и, назидательно подняв палец, опять заговорил, начав со слова «фюрер» и закончив словом «уберменш». Потом усмехнулся и отошёл в сторону.

— Говорит, что фюрер великий человек, — сказал Колька. Я спросил:

— Ты знаешь немецкий?.. А, да, конечно…

Сашку трясло. Он кусал губы и смотрел бешеными глазами. Я, честное слово, обрадовался, когда после «завтрака» — кружки с невероятной бурдой, одно хорошо, что горячей, и ломтика серого хлеба, намазанного чем-то невообразимым, сладковато-химическим, — дверь закрыли и мы опять куда-то отправились. Скорее всего — в обратный путь, к фронту.

Девчонки занимали младших — на этот раз не уроком, а какой-то игрой, с их стороны то и дело слышался смех. Хорошо им… Гришка доматывался с какой-то ерундой к Савке и Тошке, называя их «куркулями», «пособниками» и ещё разными непонятными словами — те ворчливо отругивались, явно уступая оппоненту. Колька о чём-то думал, лёжа на соломе. Сашка замер лицом к стенке вагона.

От безделья я тоже начал думать — в первую очередь о том, что же теперь со мной будет, как я сюда попал и что станется с моими родными. От этих мыслей хотелось повеситься прямо тут же, и я понял, что так и сделаю в скором времени, если не отвлекусь. На что угодно.

Подумав так, я заставил себя встать с соломы (чёрт, каких усилий это потребовало! Не физических, но мне кто-то словно шептал на ухо: «Не ворошись, лежи, успокойся, чего трепыхаться?») и стащил куртку и водолазку. На меня смотрели все, кроме Сашки, — с недоумением. А я совершенно невозмутимо принялся за разминку — как обычно перед занятиями штурмовым боем в дружине. Когда я закинул ногу на стенку выше своей головы и начал растягиваться, Гришка сказал:

— Ловко, — и, встав, попытался сделать то же самое. — Чёрт, ну ты даёшь! — сообщил он, когда ничего не получилось. Вместо ответа я ткнул его в плечо. — Ты чего? — Я повторил тычок, и он отмахнулся… после чего полетел на солому через моё бедро. Но тут же вскочил: — Опа! Это ты как?! А ну…

Я кинул его ещё раз. Очевидно, он умел драться, конечно, и всё-таки не успевал защититься или атаковать. Когда я побросал его ещё пару раз, Гришка растянулся на соломе и поднял руки:

— Всё, пас. Тебе только в мусорне работать, один малины грёб бы… У тебя папахен не мусор?

— Нет, — усмехнулся я. И увидел, что поднялся Колька:

— А со мной?..

Короче, я расшевелился сам и расшевелил остальных, даже Сашку, хотя, если честно, этого делать не собирался. Младшие и девчонки прекратили свои игры и смотрели на нас, как на стадионе. Дольше всего мне пришлось возиться с Колькой. Тошка и Севка дрались по-деревенски, нанося размашистые удары кулаками и совершенно не умели бороться. Примерно так же дрался и Сашка, хотя он, кажется, знал кое-какие броски и захваты. А Колька вдруг оказался опасным соперником, и я поинтересовался, когда мы отдыхали на соломе: