Клятва при гробе Господнем

"Видно, этому купцу не хочется отдохнуть", — думал дедушка Матвей, лезя на горячую печь, расстилая на ней свое полукафтанье и готовясь спать. В это время возвратился толстяк и принес фляжку с чем-то; старик сел за стол; из дорожной сумы вынуты были серебряная меленькая чарка и белый калач. Молча налил старик чарку из фляжки, выпил, налил еще, опять выпил и, обратясь к сопутнику, сказал ему по-татарски: "Пей, если хочешь".

Дедушка Матвей смотрел с печи на все движения собеседников и, разумея немного татарский язык, мог понимать, что они говорили.

"Это меня согревает, — сказал старик. — Но здесь так гадко и холодно… Настоящие скоты — со скотами и живут…"

— Добрые люди, — промолвил толстяк тихо. "Убирайся к шайтану, с этими добрыми! Я сам им верил прежде, а теперь вижу, что Махмет-Айдар прав: все это стоит только — быть повешенным! Это бумага, на которой пиши, что хочешь. Дорого написанное, но надолго ли, когда написанному сегодня, завтра перестают верить? — Осмотрел ли ты повозку мою?"

— Все цело.Еремка стоит при ней; лошадей через час станем запрягать.

"А мой ящичек?"

— Вот он.

Старик осмотрел замочек и печать на маленьком ящичке, который толстяк подал ему. Со злобною усмешкою, он тряхнул ящичком и примолвил: "О! я за него не вовьму дешево… Они увидят, проклятые злодеи, что я в состоянии с ними сделать! Далеко ли до нашей подставы?"

— Верст десять.

"Какая досада, какая досада! Время течет золотое и невозвратно! Неужели лучше этого гадкого двора здесь нельзя было найти?"

— Все набито обозами. Метель загнала во все дворы множество подвод и проезжих, а после этой деревни верстах на десяти почти нет жилья. Лошади не шли — ты не велел жалеть их от самой Москвы.

"Только бы довезли, хоть издохни они."

Разговор прерван был приходом хозяина, товарищей дедушки Матвея и хозяйского работника. Почтительный вид и голос, каким говорил толстяк с неизвестным стариком, тотчас пропали. Движения его сделались свободны, голос громкий.

— А что, дядя Федор, — сказал он неизвестному старику, как будто нарочно желая показать, что он с ним ровня, — не лечь ли тебе отдохнуть. Чай, старые твои кости болят?

"Да, — отвечал старик, невольно улыбаясь, — но дорогой отдохнем лучше". — Он начал опять ходить по избе, неровными шагами.

"Хорош ты купец! — думал дедушка Матвей, лежа и соображая все им слышанное и виденное. — Бог знает, чем-то ты изволишь торговать… Уж не христианскими ли душами! А я готов голову прозакладывать, что ты не то, чем кажешься. Экая пропасть: старому человеку, да еще притворяться! Стоит ли доброго слова на старости лукавить и думать еще о чем-нибудь другом, кроме спасения души…"

Товарищи дедушки Матвея залегли на полатях и на печи. Работник хозяйский улегся подле телят и других животных, в углу, на соломе. Хозяин сел за занавескою ужинать. Толстяк положил шапку, кушак, рукавицы в головы на лавке и лег не скидая шубы своей. Разговор хозяина с толстяком не прерывался с самого прихода хозяина. Проворно работая зубами, хозяин успевал отвечать на вопросы толстяка и в то же время жевать, хлебать.

— Тебе, видно, хозяин, и уснуть-то, и поесть-то не удается порядком? — спросил его толстяк.

"Э, милостивец ты мой, благодетель! Сон наш соловьиный, ходя наешься, стоя выспишься. Была бы работишка. Теперь-таки, слава тебе, Господи! проезжих много…"

— Да, что ты не пообстроишь избы-то понаряднее? "В наше ли время, милостивец, думать о постройке. — Живешь день за днем, только бы прожить. Того и смотри…"

— А что: смотри?

"Да то, благодетель, милостивец, что ваше дело не то, что наше крестьянское: нам много не приходится говорить; да и что мы знаем! Мало ли что народ болтает, всему ли верить станешь…"

— А коли не веришь, так о чем же и забота тебе?

"Мало ли что — не заботился бы; но ведь, когда туча Божья над головою, так все равно, боярин ли, крестьянин ли, а боятся вместе, чтобы гром не грянул".

— Полно, приятель, не все ли тебе равно, чтобы ни сделалось? Уж конечно, тебе хуже не будет.

"Бог весть! При худе худо, а без худа и того хуже".

— Что же ты разумеешь под худом, без которого будет хуже?

"Да что, милостивец, мои слова не с разума говорятся, а так, что ветер нанесет. Вам в Москве больше нашего знаемо бывает…"

— О, в Москве большие чудеса подеялись в последнее время!

"Неужто и в самом деле? — воскликнул хозяин. — Вот недаром же мне сказывали!" — Голос его показывал нетерпеливое любопытство.

— Вот видишь: по Красной площади в Кремле шел козел с козою, а по Балчугу петух с курицею и разговаривали промеж себя: "Что, дескать, ныне за время такое нашло: зимой снег идет, а летом дождь каплет, а посмотришь — все вода да вода…"

Тут задумчивый старик засмеялся в первый раз, проговоривши: "Экий шут!" Хозяин, с полуоскорбленным ожиданием, также засмеялся.

"Шутить все изволишь, милостивец!" — сказал он.

— Вот еще: шутить! Какие шутки! Разве ты этому не веришь?

Хозяин прокашлялся с самонадеянностью, как будто давая знать, что и ему кое-что известно и что московские знатные люди не должны себе воображать их брата, мужика, человеком ничего не понимающим и не знающим.