Клятва при гробе Господнем

Вдруг на серебряном большом блюде, с перепечью и солонкою, поставили перед Василья Васильевича жареную курицу, или, как называли ее, куря верченое. Блюдо это было на особой, красной скатерти, которую разостлал второй дружка. Главный дружка встал поспешно, завернул курицу в красную скатерть, с перепечью, солонкою и блюдом. Это было знаком выхода молодого князя с княгинею. Посаженый отец, тысяцкий, сваты, поезжане, София Витовтовна и все княгини и боярыни повели князя с княгинею. Князья и бояре, не бывшие на свадебном поезде, остались за столом в ожидании, пока от сенника княжеского воротятся провожатые. Женщины, кроме Софьи Витовтовны, уже не возвращались в столовую палату: их увели в комнаты Великой княгини, где было им свободнее и привольнее, так как и мужчинам без них вольнее в столовой палате.

Бархатами и парчами устилали путь от сенника Василию Васильевичу и Марье Ярославовне. Золотом осыпала их сваха в дверях сенника, надев на себя вывороченные шубы.

Когда Софья Витовтовна простилась с молодыми, благословила их и возвратилась в столовую палату допировать веселье свадебное, шумный разгул уже слышен был издалека. Речи сшибались, слова мешались, кубки чокались, лица светлели, и даже на боярских столах слышен был смех и разговор.

– Садись-ка, матушка, Великая княгиня, благословивши сынка с дочкою на любовь и согласие, да позволь нам выпить за твое здоровье! – вскричал князь Ярославский.

«Здоровье Великой княгини!» – загремело множество голосов.

– Многая лета! – воскликнул хор певчих.

«Пусть тот подавится заздравным кубком, кто тебе зла желает!» – вскричал князь Зубцовский, оборачивая осушенный им кубок на свою голову.

– Постой-ка, посторонись, князь! – сказал Туголукий, обращая лукавые взоры на Шемяку. – Не поперхнулся ли князь Димитрий Юрьевич?

В самом деле, Шемяка, занятый жарким разговоров с соседями, поторопился выпить кубок свой и поперхнулся.

Глаза Софии заблистали при намеке Туголукого и нечаянном этом случае.

– Что ты скажешь, батюшка, князь? – спросила она, обращаясь к Константину Димитриевичу.

«Ничего, княгиня-сестрица», – отвечал хладнокровно Константин.

– Нет, не ничего, а явно, что Господь простоте дает разум, а на злодее шапка горит!

«Что за обычай ныне завелся у тебя, княгиня, – сказал князь Тверской, – все толковать о ворогах, когда за трапезою сидят друзья твои и твоего сына!»

– Богу ведомо, князь, нет ли за трапезою Искариота, который лобзает нас иудинским лобзанием.

«Так за чем же стало, тетушка, – сказал Шемяка, вмешавшийся в речь княгини, – подай ему кусок хлеба с солью, а между тем прикажи покамест Ивану Борисовичу спрятать язык подальше».

– Нет ли у тебя лишнего кармана? – спросила София.

«Нет! – отвечал Шемяка. – Впрочем, и не стоит труда прятать такую вещь, которая никуда не годится, которую и на улице не подымет, кто об нее ногою запнется».

– Ох! ты молодежь, молодежь! – вскричал князь Зубцовский. – За что ты вздумал гневаться! Будто не знаешь, что Ивану Борисовичу, как ветряной мельнице, никто не указ: дует ветер – она мелет, хочется ему говорить – он говорит.

«А другие слушают, да подтакивают! – Вот что, князь, нехорошо!»

– Кто же, по-твоему, эти другие? – спросила София.

«Кто? – отвечал, улыбаясь, Шемяка, – на злодее шапка горит…»

– Как! Что ты сказал, князь?

«Ничего: я повторил твои слова, Великая княгиня, тетушка».

– Есть о чем толковать, – подхватил князь Ярославский, предвидя, что София готова была отвечать с гневом. – Топи правду и неправду в вине!

«На дне останется и выскочит», – сказал князь Можайский.

– И глаз выколет! – проговорил князь Зубцовский.

«Кому выколет?» – спросил князь Ярославский, принимаясь за кубок.

– Тому, кто старое помянет! – вскричал Шемяка, поставя на стол порожнюю чару и стараясь придать разговору шутливый оборот.

«Отними же Бог у меня память», – громко вскричал Туголукий, уже довольно пьяный.

Думали опять напасть на него с шутками, желая всячески изменить разговор, беспрерывно принимавший вид неприязненный.

«Что ты говоришь? – вскричало несколько голосов. – Молиться о том, чем уже Бог тебя пожаловал!»

– Коли бы так! – вскричал Туголукий. – Ан нет! вот так все и помнится такое, чего не могу забыть, по вере и правде!

«Еще один кубок Ивану Борисовичу и его желание совершится, – сказал князь Зубцовский, – он все забудет!»

– Здоровье князя Ивана Борисовича! – вскричали многие.

«Его здоровье? Пожалуй!» – сказала София, смеясь.

– Все пьют, кроме князя Василия Юрьевича: только он меня не любит!

«Василий Юрьевич! выпей!» – сказал князь Ярославский.

– Нет! подавится! – вскричал Туголукий.

«Слушай, ты, Тугой Лук, – промолвил с досадою Косой, – помни пословицу: не в свои сани не садиться».

– Ну, что ты его обижаешь, Божьего человека! – вскричал князь Зубцовский.

«Я дивлюсь тому, что вы, князья, не найдете другой речи, кроме глупых слов этого князя Иванушки-дурачка, – отвечал Косой. – Если вы им дивитесь – вас жаль, если над ним смеетесь – его жаль! А ни в том, ни в другом случае, право, не смешно».