Клятва при гробе Господнем

– А помнишь ли ты, что говорил, встречая меня в Братищах?

«Забыл, князь!» – Старков улыбнулся. Шемяка сам засмеялся.

Быстро привезли Шемяку в Коломну. Сани въехали в тамошний Кремль. Жилищем Шемяки определено было две комнаты в одной из башен Кремля. Ворота заперли и весь Кремль окружили стражею. Старков просил сказать: что ему нужно?

– Ничего! – отвечал Шемяка и не стал более говорить со Старковым. Он был разлучен со всеми спутниками своими. Почти весь первый день, молча, угрюмо, сложа руки, ходил он по небольшой тюрьме своей.

– От Великого князя приехали к тебе бояре, князь, – сказал ему Старков на другой день.

«Я не хочу их видеть, – отвечал Шемяка. – Прошу и тебя, боярин, не являться ко мне, или я ни за что не ручаюсь!»

Старков поспешно ушел. Пристав и несколько прислужников являлись к пленнику с обедом и ужином.

Уже более недели пролетело для Шемяки в тяжком его заключении, когда вечером в один день отворил кто-то дверь в его тюрьму и тихонько задвинул изнутри засовом. Шемяка равнодушно смотрел в окно на далекую Москву-реку и хладнокровно оборотился к пришедшему. Казалось, что Шемяка не обращает никакого внимания ни на один предмет из всего, что его окружало.

Вошедший низко поклонился и тихо стал подходить к Шемяке. Недоверчиво обвел глазами Шемяка и схватился рукою за тяжелый стул, подле него стоявший.

Вошедший понял движение Шемяки и сказал ему: «Неужели ты боишься меня, старика безоружного?»

– Зачем ты пришел сюда? – спросил его Шемяка. – Прошу убираться, а боюсь или не боюсь я тебя, или кого-нибудь – до этого нет тебе дела!

«Ты не узнаешь меня, князь Димитрий Юрьевич? Правда, мельком, и то давно, виделись мы с тобою, и ты мог позабыть меня».

– Кто бы ты ни был – ты раб Василия, ты один из палачей моих – пошел вон: по крайней мере, эта тюрьма мой удел, которым законно владею я, по воле Великого твоего князя. Вон! – воскликнул громче Шемяка, с умножающеюся яростью.

«Умей отличать друга от врага, князь!» – твердо отвечал пришедший, не сходя со своего места.

– Великий князь твой доказал мне хорошо свою дружбу, а с презренным смердом его дружиться я сам не захочу.

«Я не раб московского князя – я жилец целого мира и раб тому, кто, – тут голос незнакомца понизился, – кто враг московскому князю!»

Шемяка изумился и при сумраке внимательно смотрел на старика, стараясь разглядеть его.

– Я принес к тебе вести от брата твоего, от князя Димитрия Васильевича, от княжны Софии Дмитриевны.

«Искуситель! какие имена произносишь ты! – воскликнул Шемяка, закрывая лицо руками. – Зачем пришел ты смущать меня, меня, всеми позабытого? Я приучился было смотреть на свою участь и слова бы не сказал, если бы целый век суждено мне было здесь просидеть. Мое безумие слишком стоило такой награды – моя глупость достойна наказания!»

– Нет! добро никогда не погибнет, и кто сеет его горестью, тот пожнет радостью…

«Молчи, молчи, враг ли ты, изменник, искуситель, или в самом деле, друг мне! Слово добродетель, за этими затворами, в этих стенах, будет насмешкою на людей и укором Богу! Но говори – лги мне о вестях от тех людей, имена которых пробуждают еще душу мою!»

– Они все живы, здоровы, кланяются тебе.

«Живы – и забыли меня…»

– Ах! не забыли, князь добрый! Князь Заозерский и невеста твоя теперь в Угличе!

Как от громового удара вскочил Шемяка со своего места. «В Угличе? – воскликнул он. – Но ты лжешь… Кто ты?»

– По имени Иван, по прозвищу Гудочник, по душе недруг московского князя.

«Да, я узнаю тебя, кажется; не помню только: где мы виделись?»

– Мы виделись с тобою однажды, в страшный час кончины боярина Иоанна Димитриевича, в золотых надворных сенях.

Минувшее пролетело, казалось, перед взорами Шемяки. «Да, правда – помню!» – сказал он.

«Горе излишне мудрствующему, горе князю слабому, окруженному злым советом! От первого погиб боярин Иоанн; от второго родитель твой потерял престол!»

– А горе ли тому, кто добыл его мечом и потом вольно уступил своему врагу?

«Горе, если раздор кипит между родными, и один брат парит соколом, а другой, как рак, пятится в воду».

– Я знаю, что тебя все считают человеком бывалым и оказавшим большие услуги темными делами моему родителю.

«Нет, не темными, князь, – мои дела просветлеют солнцем там, некогда, где и когда светлые мирские дела многих князей и бояр покажутся тьмою кромешною!»

– Чего же хочешь ты от меня?

«Я пришел сказать тебе, что я состою в твоих повелениях». – Гудочник стал на колена и поцеловал руку Шемяке.

– Что же ты можешь для меня сделать?

«Разве недовольно уже и того, что к тебе перепадает через меня весточка от милых тебе людей? Весть от милого, как капля воды на палимый зноем язык, подкрепляет и оживляет нас».

– Но что же, если они живы только, что из этого?

«Они помнят тебя, а кто помнит, пожалеет ли чего-нибудь за твое спасение?»

– Что говоришь ты!

«Неужели в несколько дней дух твой до того ослабел, рука твоя до того разучилась держать меч, а душа таить крепкую думу?»

– Нет! нет!.. – сказал Шемяка, удерживая свое нетерпение, – но человек благовейно должен принимать наказание Божие.