Клятва при гробе Господнем

– Неужели за ним не посылали? – спросил тихо Шемяка у Красного.

«Его нигде не нашли в Москве. Я послал на Ходынку[137]. Не там ли он, не осматривает ли дружин? – отвечал горестно Красный. – Кто думал, что так близок час кончины его!..»

– Дети мои, милые дети мои! – сказал Юрий после забывчивости, продолжавшейся с минуту, – дайте мне руки ваши! – Шемяка и Красный подали ему руки; Юрий сложил их вместе и сжимал хладеющею десницею. – Вотще, – продолжал он, – вотще глаголет Писание быть на всяк час готовым и исполнять то немедля, что лежит на душе и совести… Бедные! Мы не знаем, мы не думаем, что смерть всегда за плечами… Но, прочь земное – Господня земля и исполнение ее… Василья нет! Ужели умру не благословив его, не давши ему моего последнего завета! – Он опять остановился. Дети не смели прерывать молчания. Снова Юрий начал говорить: «Мир и согласие завещаю вам, дети мои. Здесь, под изголовьем моим, велел я поставить скрынку, где найдете вы мою последнюю волю – мою духовную грамоту – она да будет для вас неизменна! Прощаю вас, если вы погрешили предо мною – благословляю вас – О Господи! даруй им житие мирное, даруй им благословение твое! Не огорчись ты, Дмитрий, если я скажу твоему брату, что он был мой ангел-утешитель… Да, Митюша! ты никогда не досадил мне даже словом… Но Божие и мое на обоих вас равное благословение… Если Василья не увижу я, скажите ему, что и его благословил я – но, да исполнит он последнюю мою волю… Тяжек нрав его, буен дух его, а сердце его благо и ум его светел. О! горек, как море-окиян, будет поток жизни его! Сохрани его, ты, Бог милосердый! Смиряйте, увещевайте его, и – паче всего, повторяю вам – любите друг друга… Не плачьте, дети мои! Я умираю спокойно – вы на возрасте; дела Бог устроит; довольно пожил я на белом свете… может быть, без меня и лучше будет… Много было на мне грехов, но – ты милосерд, творец! Блюдитесь честолюбия, бегите гордости: она погубила праотца Адама, она губила и меня – ох!.. губила! Теперь, готовясь предстать неумытному судии[138], чувствую, что не так бы должно мне поступать… Чтите чин духовный, молитесь за себя, за душу мою, молитесь, да не внидите в напасть – блюдите милую обитель мою – по душе моей дайте милостыню… А брат Константин? Где же он? Нас только двое братьев и осталось… Зачем он не пришел…»

«Он принял в сей день иноческий сан, родитель, – сказал тихо Шемяка. – Он прислал тебе благословение…»

– Ах! я начинаю уж забывать… Дивное дело смерть человека, дети мои! Чувствую, но не понимаю, не знаю, что со мною делается!.. – Он замолчал, собрался снова с силами и говорил, но гораздо тише и медленнее: «Один – умирает, другой – инок… И так нет уже сынов Димитрия Донского – прешли, как тень… Сорок лет тому, когда мы стояли у одра отцовского – помню – да… Пятеро было нас, и едва старший из нас вступал в лета юношеские – Василию было семнадцать лет, а Константин только что родился, и – се! последние двое преходят… О, дети, дети! Мир вам, мир – да удалит от вас Бог свары и гордость – гордость, паче всего… Батюшка! – сказал он обращая взоры на священника, – вели растворить двери и позвать всех – хочу видеть всех, проститься со всеми… Помоги мне, Господи!..»

Шемяка хотел было идти.

– Нет, нет! Не уходи, сын мой, чадо мое! Дай мне на вас наглядеться… Ах! Василий!..

Священник думал исполнить приказ Юрия, но остановился, ибо Юрий, голосом более и более угасавшим, лепетал уже невнятные слова. Язык его коснел; глаза закатывались. От сделанного им усилия говорить с детьми он ослабел совершенно, голова его поникла, глаза помутились, колоколец поднялся выше. Он шевелил еще губами. В горести упали подле него на колени сыновья его и рыдали. Юрий двигал правую руку, силясь, по-видимому, сделать крестное знамение. Священник поднял руку его, положил на грудь, вложил в руку крест и стал кадить ладаном в маленькой серебряной кадильнице. Быстро поднялся тогда Шемяка и смотрел на отца без слез и рыданий. Он приложил руку свою к его груди, пощупал его руки, лоб – все было холодно, и через минуту только короткое дыхание порывисто вылетало из уст Юрия. Священник читал отходную молитву – еще пролетела минута… дыхание Юрия прекратилось…

Тогда и Димитрий Красный перестал рыдать и плакать. Несколько мгновений смотрел он на хладный труп отца, потом стал на колени, обратился к образу и тихо молился. Поднявшись, закрыл он лицо родителя своего святым покровом. Тут взоры его встретились со взорами Шемяки, и братья бросились в объятия друг друга, крепко сжали один другого, слезы их полились снова и смешались. «Ты бледен и едва держишься на ногах, любезный брат!» – сказал Шемяка, чувствуя, что Димитрий Красный шатается.

– Если бы я и совершенно здоров был и тогда только вера помогла бы мне перенести тяжкую нашу потерю. А теперь, когда только забвение самого себя дозволяло мне быть при смертном одре родителя и я едва могу двигаться от слабости… о брат!.. ты оплачешь вскоре и мою кончину!