Клятва при гробе Господнем

«Для них есть монастыри, где за временное княжество приобретут они царство небесное…». Иоанн хотел улыбнуться, но жестокая боль заставила его остановиться. Юрий со вздохом обратился тогда к сыновьям своим,

– И вы, дети мои, и вы также думаете? – сказал он, прискорбно смотря на них.

«И мы, государь родитель, также думаем», – сказал Косой твердым голосом.

Казалось, что Юрий искал отрадного голоса. Он обратился к Шемяке.

«А ты, Димитрий?» – спросил он.

– Государь родитель! Или не должно было приступать к чаше, или надобно пить ее до дна… – отвечал Шемяка в замешательстве.

Юрий уныло опустил голову. Но вдруг он снова обратил глаза на Иоанна. «Ну, а поступок мой с боярами Василия, Иоанн Димитриевич?» – спросил Юрий быстро.

– Внушен тебе добрым, незнающим людей сердцем твоим, государь! Ты мог даровать им жизнь, только жизнь, но даже не должен был давать свободы. Москву надобно было вымести от этого сора, от этих пустых голов, глупых бород, которые теперь сели тебе на шею. Строгость к боярам порадовала бы народ. И чего ждешь ты от них? Если надобны тебе толстые пузаны и длинные бороды, то разве мало их у тебя своих? И почему не кликнул ты кличи из Твери, из Новгорода, из Рязани? Лучший народ понял бы тебя и перешел бы к тебе. Через это ты еще ослабил бы власть князей. Теперь же ты связал себе руки в Совете, посадив Васильевых бояр. Попытайся: вели им теперь молчать и они оскорбятся и будут недовольны, когда просидев года по два в тюрьме на хлебе и воде они кланялись бы тебе в ноги за жизнь свою, а ты имел бы время устроить все по-своему.

«Но почему не одобряешь ты, боярин, выбора Исидора в митрополиты?»

– Кроме того, государь, что о нем идет в народе молва, будто он тайный сообщник Римского Папежа…

«Клевета!»

– Но народ должно уважить в подобных клеветах, и лучше тебе свалить десяток голов, любимых народом, нежели поставить над ним одну, им нелюбимую. Кроме того, государь, ты оттолкнул от митрополитства доброго Иону, которому давно голос народа присуждал сей высокий сан, когда еще был он просвирником в Симоновской обители. Подобные поверья народные всегда надобно уважать тебе, государь!

«Боярин! – сказал Юрий, задумавшись, – не это ли все греки называли политикою и не об этой ли страшной науке правления, основания которой ты высказал теперь нам, сказано: эллины премудрости ищут?»

– Не знаю, государь, как это называется по-гречески, но я передаю тебе плод опытности десятков лет, проведенных в делах государственных, слова усердия, дела ума, который, смело говорю, признали во мне самые враги мои! Я не прошу тебя верить моей добродетели, но только тому, что верность к тебе есть моя необходимость. Да! – продолжал Иоанн, разгорячаясь, – с падением твоим – я погиб, между тем, как всякий другой твой советник найдет милость и у Василия! Этой милости я не возьму – первый по князе, или ничто! Но мне нет уже спасения у Василия, и я не могу у него быть не только первым, но и последним – ссора моя с ним кончится только гробом…

«Но, почему знаешь ты, боярин, что гроб уже недалеко от тебя! Нам ли старикам…»

– Князь и советник его вечно юны! Ты знаешь, государь, что у князей цветное платье не носится, добрые кони не ездятся и верные слуги не стареются. Или о мире думать, или о гробе…

«Нет! – сказал Юрий, обратив глаза на образ, – нет! Я искал венца великокняжеского потому, что он принадлежал мне по праву. Я грешил пред Богом, употребляя иногда человеческую помощь, суетную; но, ни тогда, как покойный Владыка Фотий убеждал меня, ни тогда, как несправедливый хан присудил первенство племяннику, душа моя не переставала скорбеть пред Господом! И он услышал меня, и я княжу в Москве. Если для власти моей необходимы подобные твоим советы, боярин, я – отрекаюсь от власти и царство мое несть от мира сего!»

– Что же готовишь ты детям своим? – спросил нетерпеливо Косой.

«Не говоря еще об том, я прореку тебе, князь Юрий Димитриевич, что ожидает здесь самого тебя, – сказал Иоанн. – Ты презираешь моими советами, ты хочешь княжить и не знаешь науки княжения – горе тебе! Знай же, что ты увидишь новые крамолы Василия, что ты узришь новые смуты князей, должен будешь или уступить им все, или восставить их на себя. Москва, обманутая ожиданием нового порядка, вознегодует, перейдет снова к Василию. Боярская дума твоя, волнуемая взаимною ненавистью, первая предаст тебя. Как змеи хищные, обовьют тебя страсти и измены, крамолы и смуты людские, и ты с позором увидишь свое изгнание и… я не смею договорить!..» – он снова захватил платком рот.

– Что же готовишь ты детям своим? – снова спросил отца своего Косой.

«Мир и благословение, сильные, крепкие уделы, тишину отчизны, благоденствие подвластных», – отвечал Юрий задумчиво.

– А Великое княжество кому? – воскликнул Косой, бледнея.