Клятва при гробе Господнем

Хмель вдруг выскочил из головы Щепилы от испуга, в какой привели его слова Симеона и неожиданный переход из глубокого, неподвижного молчания в яростный гнев. – Что я разоврался тут! – забормотал Щепило. – Говорю о голове Юрья перед его сообщниками! Как бы убраться? Их двое, а я ведь один – правда, стража подле, но пока прибежит она, то меня уходят эти бесовы дети… – Он робко взглянул на дверь и рассчитывал, как может он в один прыжок быть за дверьми. Но к неописанному ужасу его, Симеон, быстро вскочил, ухватил его за грудь, прежде нежели он успел опомниться.

– Князья, бояре! отпустите душу на покаянье – ради Христа! Тут ведь стража – зареву – все прибегут и искрошат вас в мелкие кусочки…

«Слушай!» – сказал ему Симеон.

Щепило от страха не мог промолвить ни одного слова. Какой подлец не робок? Щепило указывал только на дверь пальцем, давая разуметь, что тут, за дверью, находится стража.

«Слушай, Щепило! – продолжал пылкий Симеон, не внимая знакам его. – Выпусти нас! Чего ты хочешь? Золота – бери, я тебе дам – я тебя осыплю золотом – выпусти только нас – дай нам уйти – выпусти одного из нас, а другой останется у тебя в залоге…»

– Брат, любезный брат! – сказал Иван, отнимая Симеона от груди Щепилы, – опомнись! Что ты делаешь?

«Да, я в самом деле забылся – взялся за этого мерзавца!» – Симеон отряхнул руку, как будто бы держал в ней нечистую жабу.

Пользуясь этим, в один миг, со страшным криком, отворил дверь и бросился вон Щепило. Стража, испуганная криком его, кинулась в темницу Ряполовских. Щепило столкнулся с воинами и полетел со всех ног. «Батюшки! Спасайте: изменники бьют и бегут!» – заревел он во все горло. Но воины остановились, видя, что Ряполовские неподвижно сидят вместе, обнявшись, и что Симеон плачет.

– Кто кого бьет? – сказал один из воинов.

«Изменники, злодеи! Они подговаривали меня выпустить их», – отвечал Щепило, оправясь и поднявшись на ноги. «Пойдем, пойдем, – продолжал он, толкая вон стражей, – сейчас пойдем к Юрью Патрикеевичу; кандалы на них, цепи – казнить их!» – говорил он, замыкая дверь снаружи замком и стараясь вспомнить, что говорил он Ряполовским, и боясь, не наврал ли им чего-нибудь лишнего.

– Спасают Москву, не заботясь уже о спасении Великого княжества! – говорил Симеон брату. – Внук Димитрия не мог отразить толпы бродяг, набранных крамольным дядею, когда дед его полтораста тысяч воинов выводил в поле и в прах рассыпал с ними ополчения Орды! Горе нам! Семьдесят лет крамола не будила русских земель, но теперь возродилась она, как неукротимая злоба древнего змия, диавола…

«На что раздражил ты неуместным гневом своим нашего тюремщика? Мы можем погибнуть…»

– Сил моих недостало более, и лучше, лучше погибнуть, нежели пережить бедственное наше время! Горе нам, брат! О! если бы я мог теперь стать хотя простым воином в ряды братий! Владычице Богородице! лук медян соделай людей твоих верныя, избранник мышцы, и перепояши их силою и крепостию, Пренепорочная, с небес подая им силу!

Шум и стук подле дверей темницы развлек внимание Ивана Ряполовского. Окошечко в двери, забитое железною решеткою, отворилось. Видна была голова Щепилы и еще какое-то другое зверообразное лицо. Как будто боясь войти в темницу, Щепило говорил своему товарищу, указывая на Ряполовских: «Вот эти самые молодцы их первых придется – первых, говорю тебе: это самые злые сообщники окаянного Юрки, чтобы ему ни встать, ни сесть!»

Окошечко снова захлопнулось. Возведя очи к небу, сжав руки, погруженный в молитву, Симеон не слыхал ничего, даже и увещаний брата. «Благоприменительный Господи, долготерпеливый и много милостивый, – говорил он, – податель всякия твари, словесныя и умныя, еже быти от не сущих всем даруяй, и еже добре быти, всемудре нам даровавый…»

– Он молится – слава Богу! – думал Иван, смотря на брата. – Молитва вытесняет отчаяние из души человека. Враги мои и брата моего! Если бы вы могли видеть его в сии мгновения! Как он выше вас, он, в темнице, молящийся за князя своего, скорбящий, что не может пролить крови своей за его спасение – вас, которые на золотых одрах своих согреваете в сердце своем измену…

Взволнованная душа Симеона утихала понемногу. «Брат! – сказал он, – ты видишь на мне тщету мудрости и разума человеческого! Я уговаривал тебя, юнейшего, быть мужественным и твердым и – первый поддался скорби и смертному греху отчаяния! Забыл я, что судьба князей и царей не судьба людей, и если волос с головы человеческой не падет без воли Божией – царству ли пасть без судеб его?»

Еще беседовали несколько времени братья и, спокойные совестью, предались сну. Уже светло было, когда вдруг громкий звон набата поразил слух их. Мимо окон скакали, как слышно было, всадники, и в самых переходах, мимо темницы заметны были беготня, шум и топот. «Слышишь ли, брат?» – сказал Симеон, поднимаясь с бедного одра своего.

– Я уже давно слышу, но не хотел будить тебя.