Клятва киммерийца

Причем, в их собственных глазах совершенное вовсе не было местью, до которой они себя никогда не унижали. Похитив его женщину, Линн, они совокупились с нею, поставив справедливое условие: если в результате появится дочь, она отдаст ребенка их племени, искупив тем самым вину своего мужа и возвратив то, что он у них отнял.

Если же сын — то она будет вправе как оставить его себе, так и вернуть Всевидящим. Подобное действие они хотели проделать с Даной и Ериу, но сочли все же, что те слишком малы для священного обряда — одной из девочек было всего лишь семь, другой девять зим, и их не тронули.

Однако обе присутствовали во время обряда, в котором участвовала их мать, — совокупление для Всевидящих было делом прекрасным, как все естественное, и все члены племени обыкновенно наблюдали за совершаемым. Но Линн кричала и билась, будто ее резали на части, точно в душу ее вселились все демоны разом, и, кажется, вовсе не воспринимала обряд как великую честь и дар, а ее малолетние дочери плакали, трясясь от страха и закрывая руками лица, чтобы не видеть позора своей матери.

…Но только сама Линн могла бы поведать о том, что произошло с нею на самом деле. Да, в тот момент, когда чужие сильные руки схватили ее и куда-то поволокли, она смертельно испугалась. Но тихий, хотя и властный голос сказал ей: «Не бойся. Мы не сделаем ничего плохого ни тебе, ни твоим дочерям».

Эти слова были последними, которые она услышала перед тем, как потерять сознание, — и первыми, вновь повторившимися, когда пришла в себя. Перед нею стоял очень красивый мужчина, почти ничем не отличающийся от обычных людей, вот только все тело его, за исключением лица, было, точно мехом, покрыто короткими волосами.

Чем дольше он смотрел на нее, тем больше Линн успокаивалась. Покой и умиротворение наполняли душу ее, и еще непонятная, совершенно неуместная радость. Не испытывала она ничего, похожего на ужас, и тогда, когда ее привели на серебристую в лунном свете поляну, хотя ужа знала, что с нею должно произойти,

Шестеро мужчин, двое из которых показались ей совсем юными, почти мальчиками, приблизились к ней.

Оки были очень похожи друг на друга, и хотя их тела были, как и ее собственное, полностью обнажены, но из-за в точности такого же, как и у первого мужчины, подобного шерсти покрова казались целомудренно прикрытыми — хотя он ничуть не скрывал недюжинную мощь этих мускулистых тел.

Один из шестерых подошел к Линн и обнял с такою бережной нежностью, словно она могла рассыпаться от более резкого и грубого прикосновения; и женщина вдруг заплакала от внезапно переполнившего сердце счастья. Но когда он вошел в нее, и Линн, начисто позабыв о существовании не только Бриккриу, но и всего остального на свете, со всею страстью ему отдавалась, испытывая ни с чем не сравнимое, небывалое наслаждение, он вдруг прошептал: «Руки! Дай мне руки! Скорее!»

Линн так и сделала… и отрезвление было немедленным и жестоким.

Он прижал к ее ладоням свои — и тут через пальцы в нее потек жидкий огонь. Линн, закричав от страшной боли, затрясла руками — и вновь потеряла сознание.

Мужчина с изумлением и в полнейшем недоумении отпрянул от нее — но сам уже не мог остановиться.

Остальные пятеро в тревоге смотрели на женщину, бьющуюся в конвульсиях на серебристой траве, точно выброшенная на берег рыба. Когда Линн затихла, а первый из шестерых оставил ее, все они повернулись к присутствующему здесь главе рода Всевидящих, который стоял, склонив голову в глубокой печали, ожидая от него объяснений столь непонятному поведению человеческой женщины.

— Дети мои, — проговорил тот, — вот объяснение, почему наши мужчины никогда не бывают с человеческими женщинами. Наш огонь, которым мы обмениваемся, когда любим, заставляет их испытывать страдание… и может даже убить. Завершите начатое, но не прикасайтесь больше к ее рукам. Помните, как она слаба.

…Когда Линн поднялась и посмотрела на свои руки, на кончике каждого пальца было по три углубления с оплавленными краями.

Исчезли они спустя трое суток, не оставив никакого следа.

Вернувшись затем к Бриккриу, Линн обо всем рассказала мужу и сама вложила нож в его руку, умоляя лишить ее жизни. Но охотник рассудил иначе; запретив жене рассказывать кому-либо о том, что с нею произошло.

Бриккриу, во-первых, решил, что в лице ребенка, который родится у Линн от Всевидящих, получит великолепный объект для своей неутоленной мести; или же, как знать, вдруг это дитя будет от рождения наделено крупицами их тайного знания — тогда он, Бриккриу, постарается получить от него то, что они не дали ему добровольно, ту власть, которой он так жаждал.

Поэтому он не изгнал Линн из своего дома, и ни тогда, ни позже, когда был избран старейшиной Туонелла, ни разу не пожалел об этом.