От этой фразы воздух вокруг меня завибрировал так, что мне стало трудно дышать. Я знала, что должна сделать. Все это знали. Взгляд Арона, стоявшего рядом со мной, уперся в ноги. Бруклин сделала то же самое. Часть меня хотела пренебречь логикой — пренебречь законом; челюсти мои сжались в ответ на ее язвительные слова. Но я знала, что не посмею. И дело было не только в том, что я искушала собственную судьбу — если я нарушу закон, Брук и Арона тоже могут привлечь к ответственности.
Я опустила голову и постаралась не обращать внимания на покалывание рук, чувствуя, что девушка не спускает с меня глаз.
Ее подруги теперь стояли рядом; две из них преграждали нам путь.
—
И вновь меня окатило горячими воздушными волнами.
—
Я ненавидела их обеих за то, что они считали нас неграмотными, и до боли сжимала челюсти, чтобы не сказать им все, что о них думаю. Но мои щеки запылали, когда я краем глаза увидела на руках Сидни идеальный маникюр. В этом она была права: мои ногти были короткими, а кожа огрубела от мытья посуды в родительском ресторане. Я отчаянно хотела спрятать их за спиной, но не могла рисковать, поскольку тем самым выдала бы, что понимаю ее нападки.
Не поднимая глаз, я попыталась ее обойти, но она сделала несколько шагов вместе со мной, не уходя с дороги. В моих ушах зашумела кровь.
—
Повисла неестественная тишина, а затем ее подруга равнодушно ответила:
—
Сидни подождала еще несколько секунд, оставаясь у нас на пути, а потом ей надоело, и она последовала за подругой вверх по полированным мраморным ступеням. Я не поднимала головы, пока не услышала, как за их спиной закрылись двери Академии.
Только тогда я позволила себе с шумом выдохнуть.
— Почему они так себя ведут? — спросила Брук, когда мы отошли от сверкающей школы. Ее щеки покраснели, глаза блестели от навернувшихся слез. Она взяла меня за руку. — Что мы им сделали?
Арон был потрясен не меньше нашего.
— Интересно, что они в это время говорят? — хрипло спросил он, устало качая головой.
Я лишь пожала плечами. Это все, что мне оставалось делать. Я не могла сказать им правду о словах Сидни и ее подруги.
Мы подошли к нашей школе, которая была гораздо меньше и скромнее Академии.
Старое здание, построенное не из того привлекательного кирпича, из которого были сложены исторические здания, а из его крошащейся разновидности, выглядело так, будто могло обрушиться в любую минуту. У нас не было ни красивой формы, ни даже названия, как у Академии: мы назывались просто «Школа 33».
Но мы не жаловались. Все-таки это была школа, и нам разрешали в нее ходить. Кроме того, она была открыта, несмотря на войну. За одно только это мы должны быть благодарны. В жизни случались вещи и похуже, чем ходить в школу для детей торговцев.
Например, не ходить в школу вообще.
Прозвенел утренний звонок, и класс поднялся, как в эту секунду поднялись со своих мест все ученики во всех школах страны. Мы подняли правую руку, согнули локоть, сжали пальцы в кулак, и единственный раз за все время школьных занятий начали говорить на англезе.
Мы произносили Королевский Обет:
—
Я редко вслушивалась в слова Обета. Я произносила их, и они небрежно слетали с моих губ. За годы ежедневных повторений они стали моей второй природой, почти как дыхание.